HHhH

Я процитировал интервью Маржан Сатрапи[257], данное ею журналу Les Inrocks[258] по случаю выхода на экраны ее очень хорошего фильма «Персеполис». Читая это интервью, я ощущаю смутное беспокойство. Делюсь им с молодой женщиной, в чьем доме листаю журнал, но она меня успокаивает: «Да, но ты-то бывал в Праге, ты жил там, ты любишь этот город!» Конечно, только ведь у Кундеры с Парижем ровно то же самое! Впрочем, Маржан Сатрапи сразу же добавляет вот что: «Даже если я проживу во Франции еще двадцать лет, выросла я не здесь. И в моих произведениях всегда будет чувствоваться Иран. Конечно, я люблю Рембо, но имя Омар Хайям говорит мне куда больше». Странно, я никогда о таком не задумывался, тем более – в этом ключе. Разве Деснос мне ближе Незвала? Не уверен… И не думаю, что Флобер, Камю или Арагон мне ближе Кафки, Гашека или Голана[259]. Как, впрочем, и Маркеса, Хемингуэя или Анатолия Рыбакова. Неужели Маржан Сатрапи почувствует, что я не рос в Праге? Неужели она мне не поверит, когда «мерседес» выедет к повороту? Еще она говорит: «Хотя Любич[260] и стал голливудским режиссером, он всегда, раз за разом, заново сочинял, заново придумывал Европу – Европу восточноевропейского еврея. Даже когда действие его фильмов происходило в Соединенных Штатах, для меня это были Вена или Будапешт. Ну и пусть, так даже лучше». Но ведь раз так, у Маржан будет впечатление, что действие моей книги разворачивается в Париже, где я родился, а не в Праге, куда я всегда стремлюсь всем своим существом? Неужели, когда я поведу «мерседес» по пражским предместьям, по Голешовице к повороту на Тройский мост, Маржан станут мерещиться парижские пригороды?

Нет, моя история начинается в одном из городов на севере Германии, продолжается в Киле, Мюнхене, Берлине, потом действие перемещается в Восточную Словакию, ненадолго задерживается во Франции, затем в Лондоне, в Киеве, возвращается в Берлин и заканчивается в Праге, Праге, Праге! Прага – город ста башен, сердце мира, око циклона[261] моей фантазии, Прага с пальцами дождя, барочная мечта императора, каменный очаг Средневековья, музыка души, протекающая под мостами, император Карл IV, Ян Неруда, Моцарт и Вацлав, Ян Гус, Ян Жижка, Йозеф К.[262], Praha s prsty deště[263], «шем» на лбу Голема[264], Лилиова улица с ее всадником без головы[265], Железный человек, который ждет невинную девушку: лишь она может его спасти, да и то раз в сто лет, меч, замурованный в кладке моста[266], и этот слышный мне сегодня, сейчас топот сапог… сколько еще он будет слышен? Год. Может быть, два. На самом деле – три. Я в Праге, не в Париже, а в Праге. В сорок втором году. Только начинается весна, а у меня нет куртки. «Экзотика – то, что я ненавижу», – говорит дальше Маржан. А в Праге нет никакой экзотики, потому что это сердце мира, гиперцентр Европы, потому что именно в Праге той весной 1942 года разыграется один из самых великих эпизодов великой трагедии вселенной.

Конечно, в отличие от Маржан Сатрапи, Милана Кундеры, Яна Кубиша и Йозефа Габчика я не изгнанник, не политический ссыльный. Но может быть, именно потому я и могу говорить откуда хочу, не возвращаясь постоянно в исходную точку, ведь мне не надо ни перед кем отчитываться и не надо ни с кем сводить счеты в родной стране. Я не страдаю душераздирающей ностальгией по Парижу, и мне не свойственны разочарование и меланхолия великих изгнанников. Вот почему я могу думать и свободно мечтать о Праге.

180

Вальчик помогает двум своим товарищам искать место для операции. Однажды, когда он в очередной раз мерит шагами город, к нему привязывается бродячая собака. Щенок. Почему он ощутил близость с этим человеком, как угадал его необычность? Неизвестно, но, что бы там ни было, щенок идет за ним по пятам. Вальчик сразу же это чувствует и оборачивается. Щенок останавливается. Вальчик двигается дальше – и щенок тоже. Они вместе пересекают Прагу, и к тому времени как Вальчик оказывается у дома Моравцовых, где ему дали пристанище, у собаки уже есть и хозяин, и имя: привратнику Вальчик представляет щенка как Балбеса. Отныне они каждый день выходят на поиски вместе, а если Вальчик не может взять щенка с собой, он обращается к привратнику с мольбой в голосе: «Разрешите мне оставить у вас своего дракона!» (Видимо, собака была очень крупная или, наоборот, совсем мелкая – возможно, Вальчику были по душе иносказания.) Оставшись один, без хозяина, Балбес смирно, не двигаясь, ждет его под столом в гостиной – иногда часами. Это животное наверняка не играло решающей роли в операции «Антропоид», но, по-моему, лучше использовать лишнюю деталь, чем пропустить какую-нибудь существенную.

181