Homo academicus

Как я показал выше, опираясь на анализ отчетов конкурса на звание агреже, операции кооптации всегда направлены на отбор «людей», личностей в целом, габитусов. Вот свидетельство о конкурсе на звание агреже по праву: «Нет определенной программы: нет ни показателей, ни даже обязательной оценки – речь идет об оценке людей, а не о подсчете баллов. Каждое жюри может само определять собственные критерии и методы. Опыт показывает разумность этого „импрессионизма“, более надежного, чем обманчивая строгость цифр»[93]. Использование кооптации, основанной на общем интуитивном восприятии личности в целом, нигде не навязывается настолько настойчиво, как в случае профессоров медицины. В самом деле достаточно лишь задуматься о том, какими чертами должен обладать «великий хирург» или «великий руководитель» больничного отделения. Он должен, чаще всего в ситуации спешки, практиковать искусство, подобное искусству полководца, которое предполагает совершенное владение условиями своего практического осуществления, т. е. сочетание самообладания и уверенности, способное вызвать доверие и преданность других. То, что в этом случае операция кооптации должна выявить, а образование – передать или усилить, является не только знанием, совокупностью научных сведений, но и умением или, точнее, искусством применять знание и делать это вовремя и к месту на практике, которая неотделима от общего образа действий, искусства жить, габитуса. Именно об этом напоминают защитники чисто клинической медицины и медицинского преподавания: «Это было скорее схоластическое образование ‹…›: учились на примере небольших проблем… В таком большом предмете, как брюшной тиф, сравнительно мало занимались чисто биологической проблематикой. Разумеется, было известно, что его вызывает бацилла Эберта, но, коль скоро мы это знали, этого было, в общем, достаточно. Медицина, которую мы изучали, была медициной симптомов, которая помогала поставить диагноз. Это не была дорогая американцам физиопатологическая медицина – она замечательна и ее необходимо практиковать ‹…›. Однако жаль отказываться в пользу этой физиопатологической медицины от медицины клинической, где мы были действительно сильны, которая позволяла проводить диагностику и, следовательно, была сугубо практической». Больничный экстернат был привилегированным местом такого «производственного» обучения, основанного на близком знакомстве или примерах. Там формировался тот большой класс «хороших врачей среднего звена», которые «были в контакте с больными и компетентными руководителями» и, не будучи «необычайно подкованными первоклассными врачами» наподобие элиты интернов, просто «знали свое дело». Во время работы по уходу за больными экстерны могли получать опыт «синдромов, вынуждающих принимать срочные решения» и «наблюдать вместе с интернами применение элементов диагностики, рентгеновские обследования, колебания и т. д., спор с приглашенным на консультацию хирургом ‹…› и этот контакт с ними был действительно работой на практике…» (клиницист, 1972). Демонстрация врачом-мэтром своих навыков имела мало общего с дидактическим изложением профессора, она не нуждалась ни в компетенции, ни в концепции знания, которыми обладал последний. Это почти ремесленное и полностью традиционное обучение, осуществлявшееся от случая к случаю, требовало не столько теоретических познаний, сколько инвестирования всей личности в то, чтобы вверить себя патрону или интерну и через них – институции и «искусству медицины» («потом мы участвовали в операции, помогали интерну в качестве первого или второго ассистента и остались очень довольны»).