HOMO FABER (СИ)

Наша троица отмахала десятки километров в обратную сторону, углубляясь в дремучие леса. Пока группа под командованием особиста брала с боем мост через реку, а команда партизан уходила в глухую чащу, я с Седовым и Паршиным старательно удалялся от обжитых мест, главных дорог, населенных пунктов. И самое главное — от линии фронта, не только той, что сейчас проходит, но и будущей на ближайший год.

Я был уверен, что советское командование не сглупит и воспользуется хотя бы малой частью документов немецкого генштаба. А это — снижение собственных потерь, увеличение вражеских, перехватывание инициативы на важных направлениях. Наконец, просто увеличение морального духа, что проиграть войну предстоит Германии, но не СССР. А то встречал я заметки в интернете не раз, будто Сталин впал в жуткую депрессию после сообщения о начавшейся войне. Потому и выступал в двенадцать часов дня не он с обращением к гражданам, а Молотов. Бесшабашно в это не верю и скорее дело не в депрессии, а в занятости или — чем чёрт не шутит — Сталин впервые повысил голос на свой генштаб и сорвал его. А что, вполне нормальная версия среди множества тех бредовых, которыми заполонён интернет. Ну, вот не верю я, что такой человек, как Иосиф Виссарионович способен забиться в тёмный уголок со словами «ах, оставьте меня!».

В общем, фронт не должен был дойти до Москвы, как в моём времени. И с Ленинградом должны теперь что-то решить: укрепить оборону, не допустить блокаду или сдать его. Правда, в последнем сомневаюсь что-то, уж очень сильно подобное ударит по духу армии и населения — как-никак город носит имя создателя Революции!

— Деревня впереди, тащлетнант, — чуть запыханно произнёс Седов, отвлекая меня от мыслей о своём будущем, СССР, начавшейся войне. — Домов три десятка, колхозные коровники. Народу мало, деды да бабы в основном, ну и ребетня, всякая мелочь пузатая.

— Немцы?

— Немцев нет, товарищ лейтенант, — отрицательно мотнул он головой.

— Давай сходим к ним, посмотрим, что да как. Узнаем слухи попутно, — сказал я. — Может, они знают больше, что в мире творится, чем мы. Да и местность меня интересует ближайшая.

Сначала к деревенским вышел Седов. Неторопливо, с СВТ на плече он дошёл до окраины, там постоял пару минут и медленно пошёл по улочке. Первый местный житель, вышедший к нему из огорода и завязавший разговор, появился только после пятого дома, мимо который шёл боец. Беседа была недолгой, буквально парой фраз перекинулись оба, и после этого Седов включил американскую радиостанцию и вызвал меня.

— Первый — Яузе!

— Первый на связи — ответил я.

— В деревне чисто, немцев и пособников нет.

— Понял тебя, Яуза. Оставайся на месте.

Снаряжение из будущего я оставил под кустиком, замаскировав то и поставив две гранаты без чеки и со спиленным замедлителем в капсюль-детонаторе. Стоит «эфке» стронуться с места, как почти в ту же секунду прогремит взрыв.

На мне была форма простого пехотного лейтенанта, хотя оба бойца старались убедить меня, что нужно носить капитанские знаки различия, как соответствующие моему гэбэшному званию. Пришлось указать им на факт обращения ко мне, то есть, то, что называли они меня лейтенантом. Я только-только смог добиться, чтобы прекратили вставлять «государственной безопасности». И что — опять переучивать? Малейшая же оговорка могла постороннего навести на не нужные мысли. Так что, к чёрту.

Да и молодо я выглядел для капитана. А уж ошибок делал столько, что и не сосчитать. Самая главная была в том, что моя «гэбэшная» форма, в которой предстал перед партизанами, могла запросто подвести под монастырь окажись там кадровый военный, а не члены партии с «гражданки». Был приказ, по которому все сотрудники НКВД носили обычную форму. Когда позже был поднят этот вопрос Морозовым, всё пытавшимся во мне что-то увидеть, унюхать и раскрыть, я отговорился той причиной, что никакой другой формы в момент эвакуации у меня не было. Старая истрепалась, пришлось воспользоваться запасным комплектом, оказавшимся формой сотрудника ГБ.