Homo Irrealis

Именно потому, что я вспомнил про «Белые ночи», мне не хочется возвращаться в отель. Хочется отложить сон, тем более что я знаю, что из-за джетлага через несколько часов все равно проснусь. И вот я иду бродить, чтобы вобрать в себя Петербург в часы этого солнечного ночедня, который недолго стоит здесь летом каждого года. У меня есть свои планы. Я хочу попасть в место слияния Крюкова канала и Грибоедова. Попасть туда, где безымянный нарратор из «Белых ночей» — мечтатель, книжник и одиночка — видит на пустынной набережной Настеньку, которая стоит, «прислонившись к перилам канала… облокотившись на решетку». Она плачет. Завязывается разговор. В итоге их ждет расставание. Но они встречаются на той же набережной и на следующую ночь, и через одну, а потом еще раз — и тут девушка наконец-то соглашается принять ухаживания рассказчика. Но произнести слова признания она не успевает — мимо проходит незнакомый человек. Это ее давний возлюбленный, он вернулся к ней, как и обещал. Влюбленные воссоединились и уходят вдвоем, а безымянный рассказчик остается стоять в одиночестве, ошарашенный, покинутый.

Повесть немыслимо сентиментальна, но в подобные ночи, особенно когда, как говорит Гоголь, «лампы дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет», не может быть ничего реальнее, чем трепетный диалог двух незнакомцев на мосту.

Я вернулся в гостиницу, но мне не хотелось ложиться, чтобы потом проспать весь следующий день. Я посидел, ненадолго включил телевизор и, чем дожидаться гостиничного завтрака, решил пойти побродить. Я не заблудился, хотя и не знал, куда иду. Подумал было позавтракать в кафе Дома книги, которое прямо под куполом «Зингера», но кофе я там уже пил однажды, он оказался так себе. Вместо этого я свернул с Невского на боковую улицу и, решив срезать по ней до одного места на Гороховой, мимо которого проходил раньше, оказался на Рубинштейна.

И — вот оно.

Кафе, выходящее на тротуар, залитое солнечным светом — белые столы и стулья блестят на солнце. В одном углу сидит пара, еще одна болтает с официантом. За третьим столом устроился с виду завсегдатай, в щеголеватом наряде, явно возвращается с вечеринки и решил позавтракать по дороге домой. Это, соображаю я, такое кафе для местных. В другом углу — три женщины и один мужчина, он ногой покачивает детскую коляску, все смеются, разговаривают. Поскольку здесь бывает прохладно, особенно по вечерам или рано утром, в ресторанах часто выдают пледы. Две женщины в компании из четверых со мной рядом завернулись в белоснежные полотнища, на которые золотой филигранью нанесены эмблема и название кафе: Schastye.

Я по-английски спрашиваю у одного из четверых, не найдется ли закурить, двое с готовностью достают сигареты. Я извиняюсь, говорю, что давно бросил курить, но вот смотрю, как они все курят и радуются, и трудно удержаться от искушения. Завязывается разговор. Где я живу? В Нью-Йорке. Где они живут? Этажом выше. Я смеюсь. Они смеются. Дружелюбнее некуда. Я собирался просмотреть свежую англоязычную газету, но меняю планы. В это тихое воскресное утро все счастливы. Я заказываю кофе и яйца всмятку, а поскольку официант прекрасно говорит по-английски, я спрашиваю, принесет ли он мне американо прежде, чем яйца. Разумеется. Можно яйца варить три минуты? — спрашиваю я, беспокоясь, чтобы не вышло вкрутую. Конечно. Есть что-то изумительно уютное, с налетом скромного шика, и в этом кафе, и в его посетителях — никаких претензий и совершенное decontracte. Я начинаю гадать, совпадает ли их жизнь этажом выше с тем, что я здесь вижу, или они ютятся в перенаселенной квартиренке в советском стиле. Отмахиваюсь от этой мысли. Понимаю: передо мной новый Санкт-Петербург. Он счастлив быть именно таким, без всякого налета достоевщины. Никакой тебе жары, толп, пыли, пьяниц, лохмотников. Передо мной нечто совершенно неожиданное. Милейшее место, отличная погода — хочется насладиться каждым мгновением, прежде чем я отправлюсь дальше открывать для себя новый Санкт-Петербург. Хочется как можно дальше дистанцироваться от самого себя — забыть, что я знаю, унять шум в голове, выйти хоть ненадолго из образа туриста-книжника и наконец-то увидеть то, что оказалось у меня прямо перед глазами.

Я даю себе обещание вернуться ровно через год и прожить здесь несколько месяцев, испробовать новую жизнь, потому что здесь притаилось мое новое нерожденное «я», которое только и дожидается возможности ожить. Я разглядываю здания рядом с кафе — и тут официант мне сообщает, что большая арка по соседству — это часть Дома Толстого. Нет, не Льва Толстого, но все же из той же семьи. Там есть просторный двор, который мне обязательно нужно посмотреть, — а если пройти двор насквозь, я окажусь у номера 54 по набережной Фонтанки. Мне хочется рассмотреть окна всех квартир в этом огромном здании, вглядеться во все эти жизни, погадать, а вдруг одна из них когда-то станет моей, если мне повезет, если я вернусь и поживу здесь недолго.