Тут тряпочка с громким хлопком исчезла из рук Пуки, а сам он подскочил, с ужасно обиженным выражением лица, и одним прыжком очутился на кровати рядом с Рори.
– А так бы твоя голограмма смогла?! – воинственно прокричал он, весьма болезненно тыча под рёбра мальчика откуда не возьмись взявшейся деревянной тростью с закрученной спиралью ручкой из молочно-желтого, отполированного бараньего рога.
– Ай, вы что творите?! Больно же! – Рори попытался схватить наконечник грозного, хоть и мелкокалиберного оружия Пуки, но у него ничего не вышло. Казалось, старичку были нипочем все законы темпоральной физики, настолько неуловимо-быстрыми были его движения.
– Перестаньте, у меня и так синяков полно! – взмолился наконец Рори.
– Тот-то же. – удовлетворенно просопел Пука, и трость схлопнулась так же, как обувная тряпка. – Я всегда говорю, крепкое словцо да меткий удар – лучший способ и завязать, и окончить разговор. Еще чего выдумал, голограмма. Это у себя там в городе будешь такими словечками разбрасываться. И выкать мне прекращай, я, к счастью, тоже не царских кровей буду.
– Хорошо…
– Вот и ладненько, хоть вслух заговорил. Думаешь приятно в мыслях твоих копаться? У тебя там, кстати, бардак страшный, хоть бы прибирался иногда. Голову ведь, как хлев или там амбар, тоже проветривать надо, регулярно, – тоном заправского школьного учителя наставлял Пука.
Рори, во избежание возможных неприятностей, кивнул.
– Итак, ты, наверное, хочешь узнать, почему удостоился чести общаться с самим властелином посевов, подателем колосьев, многоликим и вселяющим страх, темным, как ночь и стремительно летящим, как ветер, благословляющим плоды и приносящим благополучие?
– С кем-с кем? – не понял Рори.
– Со мной, невежда ты эдакий.
– А, ну да, конечно, очень хочу.
– Ох и тяжело же мне придется, – удручено вздохнул Пука, устраиваясь на краешке кроватной спинки в его ногах. – Ты же понятия не имеешь, кто я такой, да? И вообще про нас, народ из сидов, ничего не слышал?
– Да, если честно, совсем ничего.
– Ну конечно, у вас же там теперь дивный новый мир, чтоб ему провалиться, – неожиданно злобно выругался старикашка. – Тогда слушай, и не перебивай что ли.
Так, начну, как водится, с начала. Тысячи лет назад, до всех этих катаклизмов, устроенных по милости людей, мой народ приплыл на этот остов с благословенных северных земель. Веками мы жили в мире и с людьми, и с фоморами, не без стычек, конечно, но и без взаимного истребления. Да и что нам было делить, кроме самого острова, его прекрасных гор и холмов, рощ и дубрав, полей и долин? Ведь как бы мы не пыжились, в итоге земля всегда сама решает, кому принадлежать. Фоморов, правда, пришлось-таки потеснить на окраинные острова, больно много они пакостили, но оттого людям было только лучше.
Нас называли «добрыми соседями», но есть сиды очень зловредные, «маленьким народцем», но среди нас есть и великаны, «дивными», но в холмах привечают и уродцев. Нас считали волшебниками, но в нашем племени есть воины и пастухи, певцы и поэты, пекари и травники, кузнецы, плотники, каменщики и просто бездельники. Нас почитали духами холмов и лесов, но мы селились везде, где нам было по душе, даже в жилищах людей, – сквозь бороду Пуки проглянула мечтательная улыбка.
Но рассказ перешел ко времени более близкому и понятному Рори, он нахмурился, а в его словах зазвучали печаль и тоска.
– И вот твое безумное племя дошло до того, что смертоносным огнем, который сжигает тела изнутри, уничтожило практически всё живое на острове. Даже океан восстал против вас, но и тогда вы не образумились, а теперь прячетесь за стеной, как стадо перепуганных овец.
Вы отравили наши леса, реки, озёра – всё, что мы любили и что было нам дорого, но мы были с вами до конца, до тех пор, пока вы не замахнулись на священное, на саму суть жизни, пока не решили извратить её смысл и не стали подменять доброе злым, важное наносным, праведное бесчестным.
Только тогда мы ушли назад в сиды, в свои холмы, скрылись в тумане и закрыли все двери. Некоторые уплыли за море, а самые стойкие до сих пор ютятся в потаённых пещерах и гротах. Я вот последовал за теми, кто решил возрождать старую жизнь здесь, на заброшенном корабле. Помогаю, чем могу, но в основном просто наблюдаю, и надеюсь… – Пука как-то сник, смолк, и сквозь красочную браваду стало видно, что и в его сердце пульсирует боль утраты.
– Надеешься на что? – спросил Рори. Пука уставился на него непропорционально большими, круглыми, медово-карими, выпуклыми, как у лошади, глазами. Он медлил с ответом, раздумывая о чем-то своем.
– На перемены, юноша. Может, я – старый дурак, и в отличие от остальных, всё ещё надеюсь на твое племя, на таких вот недорослей, как ты. Они, те, что живут на корабле – другие. Их сердца чисты, они слушают древние легенды и сказки и верят им, а значит могут поверить и в себя.
– А мы, те, кто живет в Городе?
– По правде говоря, юноша, я не знаю… пока.
– Так вы пришли на меня посмотреть, как в зоопарк, да? Понять сгожусь ли, достоин ли внимания?