Homo sapiens в эпоху дебилизма

Попытался его вытащить, дергал и так, и сяк, но ничего не помогало. Вдруг со стороны горки он услышал грохот – громадная немецкая телега с колесами в два раза выше его роста, запряженная парой рыжих битюгов, неслась вниз, возница стоял в рост и пытался сдержать их. Плача во весь голос, чувствуя весь ужас возможной гибели под колесами, он безуспешно дергал и дергал тяжелый велосипед, отскочив от него в считанные секунды. Велосипед попал в колесо, его скрутило между спицами, и он заклинил его, затормозив движение. Телега – фура – остановилась метров через сто, уже на спуске к речке. Все это время наш герой, рыдая, бежал за телегой. Немец спрыгнул, с немалым трудом вытянул из спиц скрученный, ставший негодным, велосипед и отбросил его в канаву. Что было дальше – он не помнит, но после войны этот велосипед долго лежал возле дома в саду, поражая искусством кузнеца, сделавшего его без единой заводской детали, без токарного станка и каких-то заводских приспособлений. Надо полагать, что попади этот велосипед куда-нибудь в Европу, он бы стоял либо в каком-нибудь музее, либо на видном месте у хозяина. Зажиточного хозяина. Но зажиточных хозяев большевики, руками таких, как Лазенок, согнавшего, в период своего председательства в образованном в селе колхозе, всех с богатых подворий в нищету скопа, сумели вывести, чтобы эта нищета никогда не кончалась вплоть до исчезновения вместе с местами обитания, освободив пространство для проходимцев.

Следующий эпизод некрасивый и он ясно его помнил. Дело было, наверное, летом 43-го. Немцы, получив сокрушительное поражение под Сталинградом, в предчувствии обязательного ответа за свои деяния, стали добрее, что ли. Дядьки, одному из которых было двенадцать, а второму шестнадцать, постоянно, вместе с такими же ребятами, как они, что-нибудь таскали у немцев. Он достоверно помнит, как они угощали его мармеладом из бочки, которую они помогли то ли выгрузить, то ли перекатить. Вот и сейчас им понадобился карбид, очень необходимое для всяких дел вещество. Его можно было использовать как для добрых дел в хозяйстве, в карбидных осветительных лампах, например, так и для баловства – просто бросить в воду и поджечь выделяющиеся пузыри; либо набить до половины какую-нибудь красивую, выброшенную немцами, стеклянную бутылку, возле речки быстро налить туда воды, успеть забить деревянную пробку и бросить ее в воду. Бутылка с глухим звуком взрывалась и глушила рыбу.

Добыть его можно было только в одном месте – возле уборной вблизи штабной офицерской землянки, которую круглосуточно охраняли. Землянка была устроена через дорогу, наискосок, на бугре над речкой. Надо сказать, что все немецкие землянки были хорошо и аккуратно устроены. Вот и эта, окруженная ровной канавой, с посыпанными песком дорожками, чисто подметенная, с ловко устроенной над обрывом, между деревьями, уборной. Возле уборной и стояли две бочки с карбидом, используемым немцами для обеззараживания. Выждав, когда часовой куда-то отлучился, дядьки, прятавшиеся в канаве на другой стороне дороги, вытолкнули его, приказав набить карманы карбидом. Он последовал к уборной, достал и положил в карман пачкающиеся куски и пошел назад, чувствуя, что сделал что-то плохое. Он не успел пересечь спасительную канаву – из землянки вышел немец-часовой, в зеленоватой короткой куртке, в такого же цвета, штанах, заправленных в сапоги с короткими голенищами. Немец улыбался и протягивал ему конфетку. Он потянулся за ней своей грязной ручонкой, но немец не дал в руку, а потянулся к карману с карбидом. Он отчетливо помнит эту руку с конфетой и ужас, охвативший его от мысли, что немец увидит, что он – вор! Это самое страшное преступление для человека – быть вором, говорила ему бабушка, его главная мать.

Что было дальше, он не помнит. По словам пацанов, немец поддал ему сапогом под зад, и он полетел в канаву, потом снял с груди черный автомат и дал очередь в небо, предостерегая тех, кто послал пацаненка.

Немцы не любили воров и могли расстрелять за самое малое воровство.

В памяти ясно запечатлелась эта протянутая рука немца с конфеткой, даже цвет бумажки он помнит.

Помнит он себя сидящим на завалинке, со стороны сада, с младшим из дядьев. Высоко в синем небе летают игрушечные самолетики. Дядя объясняет ему, что в небе наши дерутся с немцами, там идет бой, а он все пытается разглядеть – где наши и где немцы. Самолетики кувыркаются, слышен стрекот выстрелов. Бабушка вышла из дома и приказала немедленно войти в сени: пули пулеметов и осколки снарядов могли поранить, а то и убить.