Homo scriptor. Сборник статей и материалов в честь 70-летия М. Эпштейна

Нет сомнений, что поэзия была для самого Хлебникова основным занятием и главным предметом устремлений. Словотворчество и языкотворчество у него были предназначены не для изменения обыденно-разговорного, народного языка, но для создания нового языка искусства, нового языка творчества, нового языка мышления. Вместе с тем научные и теоретические амбиции Хлебникова занимали значительное место в его творческой биографии. Но при этом своем двойном интересе он вставал перед довольно затруднительной дилеммой. Заниматься наукой как таковой в установленных им самим условиях ему было невозможно. И его отношение к слову, «осада слова» были тому едва ли не главным препятствием. Ведь научное знание неизбежно строится на терминологии, традиция которой неразрывно связана с Западом и, соответственно, с западными языками, на которых преимущественно эта терминология и базируется. Отвергнув эту традицию, невозможно оставаться в рамках общепринятой научности. Это и произошло с Хлебниковым, который был обречен впоследствии на такие характеристики, как «паранаука», «псевдонаука», «утопическая наука» и т. п. Между тем часто упускается из виду – теми, кто пользуется такими эпитетами, – что в действительности в случае Хлебникова мы имеем дело с очень редким примером некоторой авангардной рациональности, отличной как от чисто поэтической, так и от чисто научной в западном смысле. Эвристика здесь, несомненно, присутствует, но она синтетически связана с эстетикой. И поэтому так часты и значимы переходы и резонансы в поэтической практике и в теоретических, экспериментальных работах.

Хлебников стремился к науке – язык строгих чисел был для него, пожалуй, главной путеводной нитью. Думается, что он мог бы даже стать ученым, если бы избрал другую поэтику и другую творческую идеологию. Некоторые его ранние опыты выглядят вполне научно. Например, статья «Опыт построения одного естественнонаучного понятия» 1908 года, в которой определяется биологическое понятие «метабиоза» по аналогии с существующим «симбиозом» (Хлебников остается здесь в рамках западной терминологии). И современная биология, между прочим, подтверждает научный смысл этого хлебниковского понятия.

Научные попытки и претензии будетлянина видны и в самом раннем из известных его текстов – «Пусть на могильной плите прочтут» (1904), который еще полон западных слов: классификация, масса, геометрия, институт, микроб, химия, прогрессивный, идеал, гипотеза и др. Со временем объем заимствованных слов в целом снижается, даже в работах теоретического плана. Так, в очерке «Учение о наималах языка», датируемом исследователями 1913 годом, он делает попытку изложить современные ему лингвистические теории в славянизированных терминах-неологизмах: наимал и прост соответствуют «минимальной единице», наиглух и звучебн– «фонеме», а наимал мысли– «семеме»[506]. В итоговом труде «Доски судьбы», самом, как казалось Хлебникову, научном и строгом его тексте, посвященном законам времени и математическому объяснению исторических событий, иноязычных вкраплений западного происхождения практически нет, впрочем как и обилия неологизмов, свойственного раннему Хлебникову. Между тем в последние годы жизни поэт снова обращается к активному неологизированию, свидетельством чему служат его записи, включенные в так называемый «Гроссбух».

3. Михаил Эпштейн – linguoprojector и logopoietes

Со времен В. Хлебникова авторская неология стала достаточно распространенным литературным явлением. Однако в самых известных случаях поэтов и прозаиков (А. Белый, И. Северянин, В. Маяковский, Г. Айги в России, Дж. Джойс, Ю. Джолас, Дж. Оруэлл, Э. Бёрджесс в англо-американской культуре) мы имеем дело лишь с чисто эстетической функцией словотворчества. Если не считать «Русского словаря языкового расширения» А. Солженицына, составленного во многом из существовавших когда-то форм русских слов, а значит, вряд ли претендующего на неологизацию sensu stricto, то лингвопроективную программу М. Н. Эпштейна стоит признать самым значительным предприятием по неологизации русского языка после Хлебникова.