i_0e02284c13ff104d

подальше от такого рода людей. Они сначала могут притвориться друзьями, а потом подложить такую свинью, что мало не покажется. Надеюсь, он тебя

не научит ничему плохому.

- Нет, мам.

На этом разговор, конечно, не был закончен. Если у мамы не было

возможности что-то однозначно запретить за отсутствием веских причин, она никогда не оставляла темы и капля за каплей точила камень, пока не

добивалась своего. Теперь каждый раз, когда речь заходила о школе, уроках, контрольных, каникулах или таких отвлечённых понятиях, как

дружба и приятельство, мама не упускала случая бросить камень в огород

Артура. “Ну а что, друг этот твой, Артур, он тоже сочинение на пятёрку

написал?”, или “А родители Артура придут на собрание?” (они так ни разу

и не пришли, моя мама, впрочем, тоже посещала родительские собрания

крайне редко), или “Артур тебе курить не предлагал?”, или “Понимаешь, Артём, дружба - это такие отношения, которые проверяются годами и

испытываются сложностями. Без них дружба не дружба, а просто знакомство.

Помнишь, как у Высоцкого: “Если друг оказался вдруг и не друг, и не

враг, а так, парня в горы тяни…” Я вот, к примеру, уверена, что если

Артура проверить на прочность, он убежит, поджав хвост. Но тебе этого, конечно, не понять сейчас, потому что вы ещё не попали в нужную

ситуацию. Ты, главное, будь осторожен”.

Я на все эти эскапады мычал и молчал - спорить с мамой бессмысленно, можно было только навредить, выдав ей что-нибудь лишнее. Чтобы не дать

ей в руки какой-нибудь козырь, на основании которого она могла

запретить, скажем, приглашать Артура в гости, я следил за тем, чтобы они

никогда не встречались, чтобы Артур, не дай бог, не курил дома и вообще

чтобы его присутствие в моей жизни ничем себя не обнаруживало.

Но она, конечно, знала, как часто он к нам приходил. Я предпочитал не

лгать по мелочам, это могло натолкнуть маму на какие-нибудь

расследования. И хотя я был более-менее уверен, что мы не делали ничего

предосудительного, когда лежали на диване, смотрели телевизор или даже

спали, я не смог бы гарантировать, что мы ненароком не нарушили

какого-нибудь ужасного табу, о котором мама забыла мне рассказать, “потому что не могла и представить, что мне в голову придёт совершить

такое”. Так что на её внешне безобидные вопросы мне приходилось отвечать

честно:

- Ну, как дела, чем после школы занимался?

- Дома сидел, смотрел кино, сейчас буду уроки делать.

- И Артур с тобой телевизор смотрел?

- Да.

- А ещё что вы делали?

- Ничего, только телевизор смотрели, и потом он домой уехал.

- Ну ладно,- отвечала мама с таким видом, будто хотела сказать: “Это мы

ещё проверим, только ли вы смотрели телевизор”.

Она никогда не давала повода подозревать её в слежке, но я чувствовал, что нахожусь под постоянным колпаком, который стал ещё более тесным с

тех пор, как мама впервые увидела Артура. Не знаю, что было бы, если бы

она учуяла запах сигарет или пива, но я всё ещё испытывал ужас перед

алкоголем и табаком, поэтому осуждал своего друга и даже не думал

пробовать вслед за ним. Но, помимо вредных привычек, были у мамы, видимо, ещё какие-то страхи, которые она попыталась рассеять, переложив

их тяжесть на меня.

Психологические беседы проводились всё реже и реже. То ли у мамы не было

времени и сил - ей приходилось много работать, “халтурить”, как она

говорила, чтобы прокормить меня и вышедшую на пенсию бабулю,- или, может, сами разговоры эти потеряли смысл, теперь меня было трудно

заставить рыдать и рассказывать все свои секреты. Я усвоил манеру

односложно отвечать на вопросы и со всем соглашаться. Обычно мы общались

на кухне во время приготовления ужина или уже за столом. Но это были не

те беседы, что раньше,- внимание концентрировалось не на разговоре, а на

очистке картошки или помешивании поджарки для супа: сложно

пророчествовать, когда слёзы вызваны луком, а не расстройством чувств.

В один из выходных, когда я, как обычно, лежал с книгой в руках, она

подозвала меня знакомым голосом пророчицы. Я был уверен, что она хочет

предпринять решительную атаку на Артура, и мне было интересно, что

подвигло её на это. Неужели узнала о том, что мы уже месяц не ходим на

химию?

Мама сидела в своей любимой позе на протёртом уже кресле: одна нога

подогнута под другую, сигарета во рту, пепельница на коленях. Луч

зимнего солнца пробивался сквозь щель в занавесках и, словно софит, выхватывал её окутанное дымом лицо. Я увидел вдруг, что она постарела.

Крашеные белые волосы поредели, и когда она убирала их назад, как

сейчас, спереди получалось несколько ровных проборов с чёрными корнями, создававшими впечатление, что волос недостаточно. Несмотря на тональный

крем, под глазами проглядывали синяки. Она выглядела смертельно уставшей

- не после тяжёлого дня, а уставшей в целом. Она ещё могла казаться

красивой, но это была уже не та демонстративная красота, знающая себе

цену,- это была отчаянная, уходящая красота, доживающая последние годы.

Мама не смотрела на меня и говорила отрешённо, будто разговаривая сама с

собой. Но я знал, что она не выпускает меня из виду и рано или поздно