i_166602c1f3223913

косолапый. Веди себя как образованный человек, если ты тоже

промышленник, не то я тебе морду раздеру от одного уха до другого!» Ну, тут Вомачка закатил ему оплеуху, а Печенка хватил его палкой по башке, так что у него сразу шишка вскочила. Оба они побежали к доктору и

получили по удостоверению, в котором значилось, что каждый причинил

другому телесное повреждение. С такой бумажкой они пошли к адвокату и

передали дело в суд. Состоялось одно заседание, потом второе, потом

третье, а делу все конца не видно, и адвокаты посоветовали тому и

другому подать жалобу во вторую инстанцию, так что они перенесли дело в

уголовный суд в Праге. А сад арендовал в конце концов Вомачка. Печенка

же взял себе сад где-то под Добропулем. И вот теперь, господин поручик, вы сами посчитайте: два врача, два адвоката, их машинистки, судья и его

письмоводитель в Ржичанах, судьи в Праге — все эти люди занимались такой

производительной работой. Не успели закончить дело, как наступил август

— и конец вишням, а в Праге какой-то консультант при суде сказал им, что

их обоих посадят за решетку, и пражские адвокаты, которые вели дело по

передоверию своих иногородних коллег, посоветовали обоим тяжущимся

помириться и прекратить дело. Так они и сделали; а потом встретились «У

Штупарта», и Вомачка, почесывая в раздумье затылок, сказал Печенке: «А

знаешь, Франц, я был дурак, я отдал этим образованным господам все мои

вишни». Тут Печенка даже всхлипнул и, вытирая рукавом слезы, промолвил: «Алоизий, я твой брат. Мне тоже нынче придется доплачивать. Иисус Мария, что скажут наши жены?» Так что, дозвольте узнать, господин поручик, вы

подсчитали, сколько человек кормилось с того, что два дурака в Ужиновце

дали друг другу по морде?

— Мне кажется, Швейк,— задумчиво произнес поручик Лукаш,— что ты не

очень-то любишь докторов и образованных людей. Что они тебе такое

сделали, что ты на них так сердит?

Никак нет, господин поручик, они мне ничего не сделали,— с самой

невинной рожей улыбался Швейк.— И вам это только так, к слову, рассказал, господин поручик, чтобы вы видели, что на свете должна

существовать и глупость. Сохрани бог, чтобы я имел что-нибудь против

образованных людей или говорил против них; это я всегда предоставляю

анархистам. Важные-то, образованные господа — их тоже иной раз пожалеть

надо, потому что анархисты с ними очень грубо поступают. Был, например, в Либене один слесарь, Соукуп по фамилии; он был еще молодым человеком и

тоже анархистом. Сперва-то он был членом Католического союза молодежи, потом перешел к национал-социалистам и выступал на их митингах, а потом

продолжал развиваться, пока не стал анархистом. Его часто сажали в

тюрьму, и он стал от этого меланхоликом, утверждал, что на свете нет

никакой радости. Как-то раз он нам сознался: «Брать в долг я не могу, потому что никто мне больше не дает. Как раскрою рот, так меня сажают за

оскорбление величества. Замараю я какой-нибудь государственный герб на

почтовом ящике, меня тоже сейчас же тащат в участок. Словом, хоть

помирай!» И вот он задумал повеситься ночью на заборе в Поржичском

парке, но там его отговорила одна гулящая девица и увела его к себе

спать. Эта шлюха, простите за выражение, господин поручик, снова вернула

ему охоту к жизни и показала ему, как хорошо на белом свете. Он, дозвольте доложить, заразился от нее триппером, ходил лечиться в клинику

и потом, за пивом и сосисками с хреном, рассказывал нам: «Теперь я знаю, как к ним подступиться. Я устрою себе хронический триппер и буду через

него мстить им до самой своей смерти. Вы себе только представьте, товарищи, такую картину: профессор Яновский, его превосходительство, тайный советник, говорит врачам, что необходимо исследовать у меня

предстательную железу — это какая-то железа внутри! — и обращается ко

мне: «Раздвиньте ноги и нагнитесь!», а потом, с позволения сказать, сует

мне палец в задний проход и ковыряет в нем. Нет, вы только вообразите, братцы: тайный советник, его превосходительство, а должен ковырять

пальцем бог знает где!.. Анархист не захотел бы сделать это даже папе

римскому!» Таким образом, я, господин поручик, ничего не имею против

интеллигенции и даже иногда жалею о ее тяжелом положении. Потому что с

беднотою строгости необходимы, и кому-нибудь надо же эти строгости

применять. А если бы не было строгостей, то образованным людям пришлось

бы заняться воровством.

Когда, наконец, пришел приказ сменить батальон одного из польских полков

на передовых позициях, у поручика стало легко на душе. По крайней мере

это было что-то новое, что могло явиться началом дальнейших перемен и

новых впечатлений.

Смотр прошел благополучно. Впереди раздалась команда: «Батальон, шагом… марш!», и отряд двинулся в путь. Он добрался засветло до

последней деревни Теофиловки, за которой уже начиналась линия фронта.

Был сделан небольшой привал. Офицеры отправились на совещание в штаб

того полка, часть которого должен был сменить их батальон; а затем

батальону, чтобы он не сбился с дороги, дали проводника, который

многозначительно сказал солдатам: