И. А. Гончаров

Белинский уже в «Литературных мечтаниях» (1834) подверг критике романтизм Марлинского. В статье «О русской повести и повестях Гоголя» Белинский указывал, что поскольку в произведениях Марлинского «нет истины жизни, нет действительности такой, как она есть, ибо в них все придумано», они не полезны, а вредны: они уводят читателя от реальных интересов жизни в мир беспочвенных фантазий и иллюзий. Эта статья, как и последующие выступления Белинского в печати, полностью развенчали Марлинского в глазах ранее увлеченной им публики, как представителя «ложного романтизма», как «литературщика» — «жонглера фразы».

И вот именно в эту пору борьбы Белинского с псевдоромантизмом Гончаров пишет первые свои повести — «Лихая болесть» и «Счастливая ошибка», которые всецело направлены на преодоление влияния фальшивого романтизма в жизни и литературе.

Чтобы понять значение этого факта в творческом развитии Гончарова, следует также иметь в виду, что свои повести он писал, находясь в кругу Майковых, где культивировались идеалы «чистого искусства», возвышенного эстетизма и условной романтики. Гончарову, конечно, бросался в глаза весь этот напускной, искусственный романтизм. Первая повесть написана в шутливой форме и воспринималась Майковыми, как добродушная и веселая пародия. Не придавал серьезного значения этому своему первому прозаическому опыту, видимо, и сам Гончаров. Между тем в этом произведении уже наметились зачатки черт, характерных для гончаровского таланта.

«Лихая болесть» проникнута иронией над беспочвенной, праздной романтической мечтательностью, над напускным романтизмом, который тогда сильно укоренился в дворянском быту. Такова та «лихая болесть», которой поражено все семейство неких Зуровых и которая чуть не погубила их друга Никона Устиновича Тяжеленно и чуть-чуть было не одолела будто бы даже самого рассказчика. Каждого пораженного этой «лихой болестью» охватывает «тоска и дрожь» только лишь при упоминании о загородных прогулках, где, по словам одного из персонажей повести (здесь Гончаров имел в виду Евгению Петровну Майкову, писавшую ультраромантические и «чувствительные» повести), «небесный свод не отуманен пылью», где «мысль свободнее, душа светлее, сердце чище», где «человек беседует с природой в ее храме», где «грудь колеблется каким-то неведомым восторгом». Зуровы не просто едут на прогулку, а чтобы «беседовать с природой», «взирать на лазурь неба», «блуждать по злаку полей», чтобы «исторгнуть» из себя возвышенные чувства.

Вся повесть построена на столкновении высокопарных, преувеличенных восторгов и вымыслов с «низкой», обыденной жизнью. Зуровы страдают своеобразным «дульцинированием», выдумыванием действительности. Примитивный мостик из жердей, присыпанный навозом, кажется им изящным сооружением, обычная канава — мрачной бездной, поглотившей неведомых героев, кости которых (в действительности кости кошек и собак) белеют во мгле, куча земли — величественным и таинственным холмом, с вершины которого открывается, пленительная картина, болото, где живут только лягушки, — чарующим озером.

Все герои повести падки на возвышенную романтическую фразу. «Я торжествовал, — говорит одно из действующих лиц (рассказчик), — видя, как жадная, нелицемерно жадная, толпа готова была вознести на пьедестал богиню моей души и преклонить пред нею колена. Кровь забушевала во мне, как морская волна, воздымаемая ветром до небес…» и так далее в том же духе. Гончаров пародирует высокопарный, напыщенный язык, который был так характерен для ходульно-романтических повестей и прежде всего для повестей Марлинского.

Эта ирония, эта насмешка над беспочвенной романтикой и мечтательностью, над напыщенной фразеологией придает «Лихой болести» значение более существенное, чем то, которое могла иметь «домашняя» повесть.

«Лихая болесть» свидетельствовала о стремлении Гончарова к реалистическому показу жизни. Автор предлагает вниманию читателя свои «наблюдения… со всевозможной подробностью», зарисовки быта. Вместе с тем рассказчик (в сценке, где говорится о харчевне) дает понять читателю, что он против примитивно-натуралистического воспроизведения явлений жизни. С тонкой иронией в адрес тогдашних главарей реакционной, псевдонародной беллетристики тридцатых годов Булгарина и Орлова автор повести замечает: «По недостатку наблюдений и опытности в этом случае, я не мог собрать довольно фактов и изложить их обстоятельнее; впрочем, не должно отчаиваться: слухи носятся, что два плодовитые писателя, один московский, а другой санктпетербургский, Орлов и Б-н (то есть Булгарин. — А. Р.), обладающие всеми нужными сведениями по этому предмету, который они исследовали практически, давно готовят сочинение».[69]

Это высказывание Гончарова характеризует его как сторонника Белинского в его борьбе с Булгариным и всей псевдонародной, так называемой «торговой» литературой.