И аз воздам

— Не научили вы меня читать, — съязвил Антонин. — фигня там какая-то была. Я машины не мыл, у меня и вовсе машины нет.

— Машины не мыли, это хорошо. А костры жгли.

— Так ведь разрешено! — Антонин сам не заметил, как начал оправдываться, словно он опять нашкодивший первоклашка, а Марина Игнатьевна его классная руководительница.

— Разрешено… — устало вздохнула Марина Игнатьевна. — А вы не один, а два костра развели. Один там, где можно, а второй неподалёку на полянке. Такую проплешину выжгли, слёзно смотреть.

— Так что нам, вокруг мангала кружочком сидеть прикажете?

— Сейчас — лето, тепло. Можно и вовсе без костра. А вы лужайку испортили. Но главное, ведь было сказано: деревья не рубить…

— Ага. Из города дровишки в лес везти.

— Или на месте сушняка насобирать.

— Так он там и валяется. Что мы, одни туда ездим? Всё повыбрано. И вообще, что вы ко мне пристали? Что вы можете сделать с вашим маскарадом? Штраф выпишите? — а я не буду платить.

— Думаешь отделаться штрафом? Костёр не на месте — раз, срубленные деревья — два, брошенный мусор — три. И всё это с особым цинизмом: знали, что нельзя, но делали. Итак, приговор: Антонин Пригоров приговаривается к пятнадцати суткам принудительных работ по разбору мусора на несанкционированных свалках, — Марина Игнатьевна вытащила откуда-то здоровенную киянку и трахнула ею по столу. — Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Это был улёт! Антонин расхохотался оглушительным клоунским смехом, как только он умел:

— Ой, не смешите мои подштанники, а то у меня яйца от хохота оборвутся! Какие пятнадцать суток? У меня дядя начальник отделения. Смотрите, как бы он вам пятнадцать суток не впаял!

Под внимательным взглядом старенькой учительницы Антонин вдруг замолчал, соображая что-то, а потом потрясённо спросил:

— Погодите-ка, Марин Игнатьевна, откуда вы здесь? Ведь вы померли давным-давно, пять лет уже. В районке некролог был, я ещё на похороны хотел пойти, да не собрался.

— Это на тебя похоже: хотеть, но не собраться. А я умерла не так давно, четырёх лет не исполнилось. Но дядюшка твой всё равно достать меня не сможет. А ты, мой дорогой, отправишься разгребать мусор.

Антонина отстегнули от решётки, профессионально заломили руку и вывели из зала.

— Всё равно не буду! — заорал он напоследок.

Слышали его, нет, Антонин понять не мог. Во всяком случае, на вопль его никто не ответил. Под ногами вместо кафельного пола, объявились россыпи мусора, и здесь Антонина отпустили.

Держал его смутно знакомый дядька, хотя в мелком райцентре всякая харя кажется смутно знакомой. Этот, вроде, был охранником в единственном на весь город ночном клубе. Хотя, Антонин давненько не видел его на посту.

Кто знает, может и этот старикан давно отправился на городское кладбище, а конвоиром всего лишь подрабатывает на полставки. Драться с таким охоты нет: он и прежде никак был специалистом по выкручиванию рук, и кто скажет, сколько силы у него прибыло, когда он пошёл на новую работу. Антонин стоял смирно и, молча, ждал, что ему скажут.

— Тут и будешь работать, — нарушил молчание конвоир.

Глаза можно было не открывать и не бросать взгляда на окружающее. Достаточно было обоняния, чтобы понять, где очутился. Такой тяжёлый смрад бывает только на свиноферме и на городской помойке, где догнивает всё, что не смогли потребить люди.

Под ногами противно зачавкало.

Антонин представил, во что превратятся — уже превратились! — недавно купленные ботинки, и его передёрнуло.

— Идём, идём, — поторопил бывший охранник. — Вон твоё рабочее место, отсюда видно.

Глава 2

То, что называлось рабочим местом, представляло собой не то стол, не то строительные козлы, сбитые из занозистых досок. На столе лежала пара брезентовых рукавиц, палка с железным остриём, чтобы можно было накалывать всякую дрянь, не нагибаясь за ней, и плотный рулон чёрных полиэтиленовых мешков. Рядом со столом обретался топчанчик, на который можно было присесть. Имелась также совковая лопата для неясных нужд и несколько распахнутых контейнеров с надписями масляной краской.

— Сюда — бумагу и картон, — пояснял сопровождающий, как будто надписи были недостаточно красноречивы. — Сюда — стекло, бутылки целые и битые, пузырьки разные. Раздолбанную посуду не вздумай кидать, там фарфор и фаянс. Это не стекло, а керамика — брак получится. Их надо вместе с бетоном, битым кирпичом и другим строительным мусором, но тебе это не по силам, пока не тронь. Сюда вали пластик, по большей части мягкие бутылки и пробки к ним. Сюда — металл, если найдёшь, его сейчас мало везут, сборщики лома стараются. А железные банки из-под пива и всяких энергетиков надо ногой расплющить и скласть в отдельный мешок. Их принимают за деньги. Сорок копеек банка. И мордочку не морщи, цена хорошая. Иные по двести рублей за смену выколачивают. Ну, как, у матросов есть вопросы?