И аз воздам

— На сей раз ошибаешься, — вздохнул Курт, — верю. Слишком много видел, чтобы не допускать мысли о том, что обер-инквизитор может выкинуть нечто подобное… Просто пытаюсь прикинуть, как укладывается в эту версию все остальное. Епископ и магистрат, которые всем довольны, ни на что не жалуются и не пытаются противиться Нойердорфу, а то и споспешествуют его делам. Эти неведомые «серьезные люди», незнамо с чего решившие очистить улицы Бамберга от преступников; кто их пригласил, зачем, и связано ли это вообще с моим делом? Их услуги заказали «уважаемые люди этого города», сказал тот парень. Имелся в виду магистрат или, быть может, семейка Гайер, которая таким образом расширила понятие «благополучный квартал» и увеличила стоимость скупленной недвижимости?..

— И к чему ты склоняешься?

— Ни к чему, — передернул плечами Курт. — Мало информации; для начала надо поговорить с тем парнем, что видел Штаудта у дома судьи — быть может, это наведет меня на дельную мысль… Пока же у меня есть вопрос к тебе.

— Ко мне? — удивленно вскинула брови Нессель. — О чем?

— О Всаднике. Когда мы были в соборе, ты сказала «он живой». Не «будто живой», а «живой»; id est, как я понимаю, ты разумела вовсе не талант скульптора, а нечто иное? Что?

— Я не знаю, — не сразу отозвалась ведьма, рассеянно ковырнув гладкую поверхность столешницы. — Не знаю, как тебе объяснить… да и не знаю толком, что почувствовала.

— Но что-то почувствовала все-таки? Что? Что-то похожее на мои четки — скульптура просто намолена тысячами паломников, или сейчас иначе?

— Четки твои не просто намолены. Это… это чувствуется не так, будто с ними какой-то святой человек когда-то долго молился; он с ними будто бы продолжает молиться.

— Вот даже как… — произнес Курт тихо и, помедлив, уточнил: — Но все же — что со Всадником? С ним так же, или это другое что-то?

— Другое что-то, — все так же неуверенно повторила Нессель. — Он… правда будто живой. Я словно не к камню подошла, а к живому человеку — настоящему, как ты… нет, не как ты; как будто приблизилась к святому. Этот инквизитор сказал — никто не знает, кто сделал статую; быть может, дело в мастере? Возможно, он и в самом деле был святым, и когда делал свою работу — вложил в камень свою веру, которую спустя столько времени я теперь чувствую… Не знаю. Я не сталкивалась еще ни с чем подобным, поэтому не буду пытаться подводить выводы…

— Так говорить нельзя, — мягко поправил Курт. — «Делать выводы» или «подвести итог».

— Да? — переспросила Нессель, задумчиво нахмурившись на мгновение. — Я думала, так можно.

— И раз уж мы ненароком свернули на эту тему, — осторожно продолжил он, — я бы хотел кое-что спросить. «Ты думала, что так можно». Ты всегда обдумываешь слова, которые произносишь, и рассматриваешь словесные обороты перед тем, как их озвучить? Так обыкновенно мыслят люди, говорящие на другом языке; так, скажем, мыслю я, когда мне приходится заговорить на французском, который я знаю урывками и довольно скверно.

— А я и говорю на другом языке, — невесело улыбнулась Нессель и, вздохнув, пояснила в ответ на его непонимающий взгляд: — Знаешь, когда деревенские приходили ко мне за помощью, я к каждому старалась подладиться, чтобы говорить, как говорит он; тогда они расслабляются, и работать с ними легче. Это мне еще мать говорила: надо чувствовать того, с кем говоришь, и подстроиться под него. С ребенком — говорить, как ребенок, например. Не сюсюкать, так только взрослые говорят с детьми, а именно что говорить так, как говорят его сверстники. Это тяжелее всего. Со стариками — говорить, как старики; это проще всего, потому что старики болтливы, и они сразу же вываливают мешок слов, и в этот поток болтовни очень легко войти. С мужчиной говорить как мужчины, с женщиной — как женщины, со священником — как священники… Поначалу это непросто дается, но со временем привыкаешь и начинаешь чувствовать, как следует думать и какие слова произносить. А тут, в городах… Тут говорят иначе. Пока я искала тебя, я провела во внешнем мире больше месяца, и все это время мне приходилось говорить с разными людьми, а в последние недели я общалась почти только с твоими собратьями. Эти порой говорят вовсе не по-людски, и к ним подладиться всего тяжелей. Не по-настоящему они говорят как-то, словно за ними кто-то всегда наблюдает и следит, что они скажут и как. Даже твой друг отец Бруно. Пока я сидела в запертой комнате вашего монастыря, он приходил ко мне читать, чтобы я не томилась там в одиночестве, или что-то рассказывал, или просто так говорил — о погоде и Боге, о храмах и животных, о людях и книгах… И вроде видно, что человек перед тобой, а говорит как-то… не по-живому. Не замечал?