И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты

– «Я меняю шутки на прибаутки» – так мой корефан говорит. А он зря болтать не будет. Не то что твоя волосатая морда! Трепитесь и трепитесь, никакого толку от вас нет. Вы мне все уже вот где! – Парень провёл большим пальцем по своему горлу.

Конфликт назревал на ровном месте. Понимая, к чему это может привести, Ашот отвернулся от не по делу возбудившегося посетителя и угрюмо стал надраивать чугунную сковородку, бормоча что-то непонятное на родном языке. Может, он делился со сковородкой своими взглядами на странную миграционную политику властей, а может, уговаривал её стать его орудием, случись что. Кто же его знает?

Конечно, в забегаловке время от времени вспыхивали и драки: одни не поделят меж собой столик у окна, другие – весёленьких подруг, третьи отказывались поедать кавказские блюда. В их потаённом сознании в одночасье, видите ли, просыпались гурманы, и в сиську пьяная клиентура, насмотревшаяся сериалов, требовала буржуйских деликатесов – устриц и улиток. Ашот пытался угодить всей этой разномастной публике, проявляя невероятные дипломатические способности и навыки миротворца.

Впрочем, со временем инцидентов становилось всё меньше и меньше – заведение «У Ашота» стало пользоваться у местного общества доброй славой.

Зимой в кафе было малолюдно. Летом духота выгоняла посетителей на дощатую террасу. Гулидов же сторонился любого общества и постепенно свыкся со своим затворничеством. Дефицит общения восполнял наблюдениями за местными нравами: хамством привокзальных торговок, забавами местной братвы, слоняющейся в поисках подвыпивших фраеров на железнодорожной станции и халявного пойла, пустыми разговорами обывателей о незавидном положении с кормами для скотины, видах на урожай, заготовке солений.

С приходом тепла чуть ли не каждый провинциал считал своим долгом отметиться на базарной площади. Кто-то приходил сюда за покупками, кто-то – за новостями. Для иных поход этот был нечто вроде выхода в высший свет: дамы – обитательницы окрестных развалюх – прихорашивались, выгуливая отдающие нафталином платья и юбки. В воздухе здесь стоял стойкий запах жареных семечек, прокисшей капусты, плесени от не успевающих высохнуть луж и гнилых досок, по которым и перемещались люди, минуя грязь и лужи, демонстрируя при этом чудеса эквилибра…

Пока Гулидов пребывал в обывательской неге, в столице произошло событие, в корне меняющее привычный ход жизни отставного пиарщика.

***

– Сегодня я подписал закон о возвращении прямых губернаторских выборов, – объявил по телеящику большеголовый человек в традиционно синеватых оттенков однотонном костюме и завязанном на шее большим узлом галстуке.

Гулидов приподнялся на локтях и всунул свой зад поглубже в чрево старенького расшатанного кресла. То в свою очередь проскрипело невнятным фальцетом, но нащупало точку равновесия и, вопреки законам физики, не развалилось под ответственным грузом.

– У-у-у, слабину дали, – поморщился он. – Тоже мне вертикаль! Пришли к тому, от чего ушли. Снова нацики да урки головы поднимут.

Два стареньких цветных телевизора этажеркой возвышались на тумбочке. Он перевёл взгляд на экран прибора номер три, взгромождённого в отличие от двух других на невысокий платяной шкаф. Там очередной шутник-телеведущий в цветастом пиджаке, напоминающем халат деревенской бабульки, травил спич о критериях выбора невесты. На Первом канале российского ТВ, как это ни странно, сватали заморского гостя – низкорослого живчика-итальяшку. Собрат Берлускони – такой же лысеющий и престарелый, как его знаменитый земляк-ловелас, – выбирал в жёны статную русскую девицу. Он без умолку лопотал ей ласковые слова, корчил умиротворённые гримасы. Не дожидаясь согласия зардевшейся дивчины, апеннинец моментально прижал потную головушку к шикарному бюсту невесты, тем самым недвусмысленно обозначив главное направление своего натовского удара.

– Хотя… Хотя нет худа без добра, – вернулся к теме дня Гулидов, оставив парочку миловаться без него на глазах многомиллионной зрительской аудитории.

Он потянулся было к коробке с материалами последней избирательной кампании, что пылилась в углу его тесной квартирки, но убрал руку. Очнись, дружище, на дворе другие времена! «В карете прошлого далеко не уедешь!» – вспомнил он переделанную горьковскую фразу. Походил в размышлениях по комнатке. Вышел во двор. Там ветер нещадно трепал выросшие по краям участка берёзы. Повалил снег. Настроение заметно улучшилось.

«Пришла и к нам на фронт весна, солдатам стало не до сна…» – вдруг стал он напевать слова давней фатьяновской песни, чему сам несказанно удивился.

***