И Боги порой бессильны (СИ)

Пока Мара приходила в себя, Эдион осмелился, притронулся к стоявшей рядом с ним женщине. Продев в рукава ее руки, застегнул на металлические крючки полы полушубка. Медленно снял с ее головы платок и, отступив, онемел.

Первой опомнилась Сари.

– Баба Мара… какая ты красивая!

Травница смутилась, повернулась к зеркалу, висевшему на стене, и замерла с широко открытыми глазами, не веря в то, что это она. Осторожно проведя рукой по длинным ворсинкам меха, залюбовалась их красотой и белизной.

– Это ты своей жене купил?

– Не женат я, красавица. Десятилетним мальцом попал на корабль. За тридцать лет пробороздил синие воды морей и океанов не один раз. Корабль стал мне домом, морская команда – семьей. Не тянуло меня на сушу, но, видно, у Богов были свои планы. Будет о ком вспоминать в долгих плаваньях и возвращаться теперь есть к кому. А полушубок специально купил для будущей хозяюшки, которая будет присматривать за внучкой. Рад, что с размером угадал. В душе боцман отблагодарил купца, чуть ли не силком, всучившему ему зимний полушубок.

«Купи, моряк, своей зазнобе полушубок. Ты только посмотри, как мех играет. Наденет его и будет чувствовать себя королевой.

– Да почто он мне? У меня и хозяйки-то нет.

– Нет, так будет. А ты, чтобы ее задобрить, меха на плечи. Купи… и в цене уступлю.

Пришлось раскошелиться на семь серебряников, да и то, если бы Сари не уговорила, не купил бы. Вот и вышло, как вышло».

– Не могу я принять такой дорогой подарок. Что люди обо мне подумают?

Пока Мара терзала себя сомнениями, Сари надела на себя шубку, сшитую из меха куницы, на голову натянула шапку, сшитую из такого же меха, на ноги обула сапожки.

– Мара… я теперь, как и ты, красивая!

Посмотрев на девчушку, травница задергалась от смеха, и вскоре ее веселый хохот разнеся по избе.

Не удержался от смеха и Эдион.

Ну, а если деда с бабой смеется, то и Сари решила от них не отставать.

Отсмеявшись, боцман подошел к внучке, быстро снял с нее шубу и сапоги.

– Рано еще меха носить. Вот белый пух укроет землю, тогда и наденете обновы.

Травница, не понимая, как открываются непонятные железные зажимы, пыталась их расстегнуть.

Эдион, увидев ее мучения, подошел. Зависнув над ней, едва дыша от близости, утопая в зелени луговой травы глаз, стал медленно расстегивать металлические зажимы…

И моясь в бане, и укладываясь спать, и все последние, оставшиеся до отъезда дни морской волк вспоминал, как его руки обжигало горячее дыхание травницы, а ее чуть приоткрытые влажные губы манили испробовать их вкус с малиновым отливом. И как он тогда удержался? Одним Богам ведомо.

Последняя ночь перед отъездом оказалась самой невыносимой. Боцман и так спал урывками, а тут сон ни в какую не шел. Да и Мара становилась с каждым днем все хмурей. А эту ночь тоже не спит, ворочается, вздыхает.

Отбросив легкое одеяло, Эдион присел, слушая, как в своей комнате одевается травница. «Опять в такую рань встала. Уж никак за травами собралась? Или, может, не хочет с ним прощаться?». Зарывшись руками в свои черные вьющиеся волосы, морской вояка простонал, когда, закрываясь, скрипнула входная дверь.

Резко встав, нервно надел на себя брюки, на ходу накинул рубашку. У дверей машинально всунул ноги в сапоги и выскочил на крыльцо. Прикрыв плотней дверь, закрыв глаза, тигр полукровка втянул носом витающий в воздухе шлейф трав и плавной походкой хищника направился за желанной добычей. И останови его сейчас кто-нибудь, растерзал бы, не смотревши. Так была ему желанна зеленоглазая женщина. Мутила разум красотой и запахом, перед которым он и не смог устоять.

Мара бежала по невысокому разнотравью сломя голову. Задыхалась в серости тумана, едва переводя дыхание, глотая слезы, вновь стремилась подальше от синевы глаз морского волка. Только убежать не удалось.

Словно разорвав липкие серые нити тумана своими широкими мозолистыми руками, он возник в нескольких шагах от нее. Огромный, смотрящий на нее из-под нахмуренных бровей омутами глаз.

Мара отступила, развернулась и побежала, отбрасывая руками длинные стебли травы, лишь бы подальше, подальше от этого сумасшествия. Но убежать не удалось.

Сильные руки подхватили ее, словно пушинку, прижали к разгоряченному телу. Забилась травница в крепком захвате мужских рук, словно птица, посаженная в тесную клетку, и сдалась, отдавшись во власть настойчивых жарких губ.

Эдион принес ее к стогу сена. Отшвырнув рукой влажную от осевшего тумана траву, с трепетом положил «долгожданную добычу». Раздеваясь, наблюдал, как высоко поднимается от возбужденного дыхания высокая грудь травницы.

– Марачка, – жаркие мужские губы вновь впились в недоступные столько дней губы, отвечающие на его поцелуй с не меньшим желанием. – Марачка… радость жизни моей…