И Боги порой бессильны (СИ)

– Пойду я… – шмыгнув носом, девушка вышла из дома и заспешила к рыночной площади. Душу раздирали противоречивые мысли: забыть о незнакомце или познать ласку его рук, страсть губ, испытать сладость наслаждения…

После того, как за Гридой закрылась дверь, Сари присела на лавочку. Положив слегка трясущиеся руки на колени, она облокотилась о кладку печи и закрыла глаза. В груди появилось непонятное, тянущееся, тревожное чувство, выворачивающее душу наизнанку.

От скрипа двери девочка открыла глаза.

– А ты чего такая бледная? Не заболела?

Пройдя к печи, Мара бросила охапку поленьев, подошла к внучке, потрогала рукой ее прохладный лоб.

– Жара нет, – травница прошлась рукой по рыжим волосам, вздохнув, обняла помощницу и прижала к себе, продолжая водить ладонью по мягким волосам и худенькой девичьей спине.

Муторность в душе девчушки не проходила, а словно набирала обороты, закручивалась в тугой узел тревоги.

– Бабушка… я пойду душицу порву. Впереди зимние холода, хворых много будет.

Сари выскользнула из объятий Мары, не поднимая головы, заспешила на выход. Выйдя на крыльцо, девчушка вцепилась пальчиками в перила лестницы, попыталась унять лихорадочно стучащее сердце. Ноги предательски дрожали. Хватая ртом воздух, Сари собрала в себе всю силу. С трудом оторвав руки от устойчивой опоры, направилась к лесу, стараясь идти ровнее, и молила Богов, чтобы бабушка не посмотрела в окно.

На ее счастье, Мара была занята приготовлением обеда, да и сельчане не попались на пути, все обсуждали прибытие магов в их глухую Орковку.

К полю, усеянному цветущей душицей, Сари шла на полусогнутых ногах. Ее руки повисли плетьми, перед глазами стоял туман, а пересохшие губы раз за разом шептали:

– Деда… дедушка… не оставляй нас. Прошу. Мы тебя очень любим.

Понимание того, что где-то далеко ее любимый дедушка подошел к краю черты грани, обожгло жаром.

– Нет! Не оставляй нас! – вновь взмолилась Сари.

Качаясь, остановилась на косогоре. Дорожки слез заструились по бледным щекам девчушки, ноги подкосились, и она кубарем полетела вниз.

Своё падение Сари завершила на мягком ковре цветущей душицы. С трудом разлепив свои ресницы, посмотрела на голубое небо и плывущие белые пушистые облака. Понимание того, что дедушка через мгновение уйдет за грань, рвануло душу. Перевернувшись, Сари немного привстала и со всей силы ударила руками по зелёно-желтому ковру цветов. Из ее горла вырвался гортанный, рычащий пропитанный болью и горечью крик:

– Деда!.. ЖИВИ! СЛЫШИШЬ! ЖИВИ!

Маленькие ладошки вновь со всей силы обрушились по крохотным желтым цветам, смяли их со всей силы. Обессилев, девочка упала на мягкий цветущий ковер, продолжая шептать в полузабытье:

– Живи… живи… живи…

Из горла Эдиона вырвался хриплый отчаянный стон.

Грань не возврата была совсем рядом. Осталось сделать последний шаг, и он бы освободился от восьмилетней пытки, но какая-то сила подхватила его душу и швырнула назад.

Распухшими пальцами боцман со всей силы сжал грязную, пропитанную его кровью тряпку, на которой лежал. Из его горла вновь вырвался стон, но теперь он больше походил на рычание израненного зверя.

– Не-е-т… Боги, прошу, дайте мне умереть…

Исхудавшая, покрытая многочисленными шрамами широкая грудь мужчины задергалась в глухом кашле. Во рту сразу почувствовался солоновато-сладкий вкус крови.

Затуманенный разум боцмана в который раз вернулся к событиям восьмилетней давности. И от этого еще горше становилось на душе.

– Мара-а-а, – нараспев, со стоном проговорил Эдион.

Перед глазами стояли лазурные глаза любимой, и впервые за эти годы по его виску скатилась скупая одинокая слеза. Его первая и единственная любовь давала силы жить, выносить побои, издевательства. Незатухающий огонек их любви в душе вселял надежду и веру и каждое утро давал силу открыть глаза, вновь подняться с лежанки. Что подорвало его силы, он и сам не понял. Встретив бой с очередными оборотнями, понял, что больше нет сил. Как подкошенный, упал от очередного удара и больше не сопротивлялся. Малолетние перевертыши накинулись на него, словно стервятники на добычу и, веселясь, наносили удары по его изуродованному телу, на котором уже не осталось живого места.

Судьба была к нему неблагосклонна. Была глубокая ночь и, казалось, небеса разверзлись, и на них которые сутки лилась вода. В добавление ко всему их корабль подкидывало на волнах, словно щепку, унося все дальше от маршрута. В какой-то момент боцман понял, что корабль подхватило сильное прибрежное течение и несет на видневшиеся впереди рифы. В кромешной тьме острые подводные камни выглядели зловеще и не предвещали ничего хорошего мореплавателям.

Бравые морские волки собралась на палубе и во все глаза смотрели на приближающуюся смерть. Дальше была бездна. Корабль, словно пушинку, подбросило и швырнуло на острые каменные зубья. Послышался треск досок. Деревянную махину, ходившую по водам не один год, разрезало пополам, словно она была сделана из глины.