И больше никаких парадов

И вот теперь Сильвия сидела в курительной комнате этого отеля, битком набитого офицерами и наверняка уважаемыми, но без всякой меры хихикающими дамами, никогда не думая, что ей придется оказаться в подобном местечке и в такой атмосфере, и дожидалась возвращения Титженса с бывшим сержант-майором, который опять же отнюдь не входил в число тех, кого она когда-либо думала ждать, хотя и была вынуждена много лет мириться с протеже Титженса, мерзейшим сэром Винсентом Макмастером, на всевозможных приемах в самых разных местах… Однако Кристофер имел самое полное право приглашать в дом, который, с точки зрения морали, ей совсем не принадлежал, кого угодно, от простуженных, нервных типов с моржовыми усами до подобострастных на восточный манер протеже, которым ему вздумалось оказывать покровительство… Сама она не сомневалась, что Титженс, приглашая сержант-майора на ужин, дабы отметить присвоение ему офицерского чина, даже не предполагал, что она тоже окажется с ними за одним столом… Это стало одной из тех обескураживающих глупостей, на которые он как раз был способен, хотя в иные разы мог обескуражить еще больше своей способностью читать мысли, не допуская ни малейших ошибок… Однако, по сути, сидеть за одним столом с представителем самых низших сословий вызывало в ее душе гораздо меньше негодования, нежели ужин с банальным и гнусавым профессиональным критиком наподобие Макмастера, тем более что сержант-майор пришел как нельзя кстати, когда она решила выведать всю подноготную Кристофера… Так что, сидя в этой курительной комнате, она заключила новое соглашение, на этот раз с отцом Консеттом на небесах…

Поскольку Сильвия находилась в окружении представителей британских военных властей, которые его и повесили, отец Консетт присутствовал в каждой ее мысли… Ей никогда и в голову не приходило оказаться среди всех этих отвратительных и мерзких школяров, по поводу и без повода ржущих, как лошади. Это порождало в ее душе протест, давивший на нее тяжким грузом, потому как до этого момента она их всех напрочь игнорировала, а здесь, в этом отеле, между ними наблюдалась слаженность монолитной, почти что живой массы… С заботой на лицах они бегали из комнаты в комнату, решая какие-то свои дела, насколько непонятные, настолько и недостойные, касавшиеся обуви, стирки или свидетельств о прививках… Да даже и просроченных консервов!.. Какой-то бледный, поседевший раньше времени мужчина в кителе, пузырившемся как над, так и под его ремнем, прошел в гостиную к даме, заправлявшей в этом городе всеми лавчонками по продаже леденцов и табака, обратился к глухому человеку с жалкими остатками волос на голове и на удивление багровым носом, по которому отчетливо проходила пурпурно-сизая демаркационная линия, начинавшаяся у переносицы и тянувшаяся к ноздрям, и сказал, что эти самые просроченные консервы ему, наконец, удалось сбыть с рук. Данную фразу ему пришлось повторить красноносому дважды оглушительным криком, потому как тот, свесив голову на грудь, ровным счетом ничего не слышал. Затем глухой несколько раз хмыкнул и засопел. Дама, устроившая все это чаепитие, – миссис Эммердайн, а может, и Тарболтон, которую вполне можно было повстречать на родине дома, – сказала, что наконец сумела достать двенадцать пачек почтовой бумаги с незабудками в верхних углах, в то время как ее глухой собеседник завел нескончаемый скорбный монолог о настоятельной необходимости срочно раздобыть двенадцать тысяч тонн опилок для новых отопительных печей, установленных в офицерских хибарах…

Здесь явно не было ничего, что стояло бы на месте… Вся эта махина двигалась в каком-то одном направлении… Будто под влиянием некоей злой силы, приведенной в действие безмозглыми школярами, правда, уже старшеклассниками, еще не оперившимися, но уже страшными, затаившимися в углу площадки для игр на школьном дворе, дабы подвергнуть пыткам незадачливого, слабого бедолагу… В одном из углов этой их площадки для игр, в которую сегодня превратился весь мир, они наткнулись на отца Консетта и тут же его повесили. Несомненно, предварительно помучив. И если он, страдая, но взывая к Небесам, принес себя в жертву, то можно не сомневаться – ему нашлось место в раю… А если еще и не в раю, то наверняка в чистилище, где вершители судеб слушают слова таких вот людей, терпящих страшную муку, решая, как с ними поступить…

– Благословенный отец-великомученик, – произнесла Сильвия, – я знаю, вы любили Кристофера и всячески старались ограждать его от неприятностей. Я заключу с вами соглашение. Оказавшись в этой комнате, я все время смотрю перед собой, практически упираясь взглядом в собственные колени. Я соглашусь больше не мучить Кристофера и до конца своих дней удалюсь от мира в монастырь Урсулинок – там привечают знатных дам, а монахинь других обителей я терпеть не могу… Знаю, вам это тоже понравится, ведь вы всегда радели за благо моей души…