И быть роду Рюриковичей

   — К чему кличешь, коли Ладу от меня хоронишь? В Новгород отправлюсь.

К Новгороду подъехали в полночь. Ещё издали увидели, как город светился факелами. Они горели и на крепостных стенах. И оттого небо над городом казалось тёмным. Сыпал редкий, но крупный снег. Воротная стража, узнав конунга, открыла ворота. Шум и общее гулянье захватили Олега. Пока к Детинцу ехал, не одну толпу повстречал. Из дома в дом, от избы к избе с песнями и прибаутками ходили славители. Весело, с приплясом брели, скоморошничали. С подворья Ратибора вывалились с песенкой:

Уродилась Коляда
Накануне Ярила
За рекою,
за Волховом...

За годы жизни среди славян Олег хорошо усвоил их обычаи. Сегодня они славят своё божество, собирают подношения для общей жертвы богу солнца.

Песенники отдалялись, но слова песни ещё можно было разобрать:

В тех местах огни горят,
Огни горят великие...

Застучали копыта по мостику через ров, и Олег въехал в Детинец. У высокого крыльца соскочил с коня, кинул повод отроку. Светились оконца хором, из гридницы доносился гомон, голоса. Гридница просторная, резные столбики подпирают потолки, пол свежей соломой устлан, и повсюду столы, а за ними на лавках гридни-славяне сидят. Светят жировые плошки, скупо освещают гридницу и воинов. Олег скинул на руки отроку подбитый мехом плащ, уселся между гриднями. По столу, по опорожнённым блюдам понял: гридни гуляют с вечера. Ему подали кубок. Все смолкли в ожидании. Олег обвёл гридницу взглядом, сказал:

   — За дружину мою верную!

Отроки поднялись дружно:

   — За конунга, за князя!

Тут только Олег увидел Ратибора. Он сидел в дальнем конце стола. Олег подумал, что Ратибор непрост, в учении с отроками строг, а на пирах в застолье не с боярской дружиной, а с младшей. Не оттого ли любим гриднями? Вот и ныне с отроками Коляду славит.

Хлопнула дверь, и с морозными клубами воздуха в гридницу ввалилась толпа славителей с песнями, прибаутками, всё закружилось, загудело, застучало. Закачалось пламя в плошках.

Олег незаметно покинул гридницу. Следом за ним в малую палату вошёл Ратибор.

   — Отчего у князя Юрия не остался? Аль потчевал плохо?

   — Да уж куда лучше! Только у него медведи опасны, — отшутился Олег.

   — Уж не медведица ли? — с усмешкой прищурился Ратибор.

   — Ты, воевода, догадлив, но я ту медведицу обломаю.

   — Ой ли! Уступит ли князь Юрий?

   — Тебе ли, воевода, меня не знать? Я ведь что замыслю, от того не отступлю. Ответь мне, Ратибор: дружна ли чудь с Новгородом? Твоя жена из чуди и сестрой князю Эрику приходится.

Воевода задумался.

   — Трудный вопрос, конунг. Как могу я предвидеть мысли князя Эрика?

   — Разумно, Ратибор. Ты спросишь, почему я интересуюсь этим? Думаю, пойдёт ли чудь со мной на ромеев.

   — Но то ведь не скоро случится?

   — Однако час пробьёт. И верь мне, Царьград увидит наши дружины.

   — Я верю в это, конунг.

   — Когда ромеи откроют врата Царьграда, а император подпишет ряд, я скажу: исполнилось слово, данное мною Рюрику. Есть государство Русь, и на великом княжении отныне сидеть Рюриковичам! Мне подсказывает это голос отца, викинга Густава.

   — Ты, Олег, мудро глаголешь, одно не разумею: как Киев минешь?

   — Истинно, Ратибор, на нашем пути встанут Аскольд и Дир — я помню об этом. И мне ведомо: они сильны и их дружины уже стояли под стенами града Константина. Они принудили базилевса[46] Царьграда подписать с ними ряд, но разве император исполняет его? Ещё ведаю, Аскольд и Дир коварны.

   — Коварство упреждают коварством, — перебил Олега Ратибор.

Олег потёр шрам.

   — Ты прочитал мои мысли, воевода. Когда мы простимся с Новгородом, это станет началом конца Аскольда и Дира.

Всё лето и осень старосты кончанские[47] наряжали большим числом тяглых[48] рубить лес, колоть брёвна на плахи, а по морозу их волоком тянули в Новгород, меняли, где подгнили, мостовые.

Глухо стучали топоры, вжикали пилы, мастеровые торопились обновить плахи на торжище и причалах: близилась весна, а с ней и гости торговые пожалуют.

На Макария солнце светило ярко, и новгородцы утверждали — быть ранней весне.

По обновлённой мостовой Олег вышел к берегу. У самой реки одна к другой лепились низкие бревенчатые баньки. День был воскресный, и они курились по-чёрному. Вон из ближней выскочила баба в чём мать родила, красная, распаренная, нырнула в сугроб, побарахталась и сызнова в баньку на полок, веником берёзовым похлестаться, паром горячим дохнуть.

Олег удивлялся привычке русичей. Как-то попробовал он, попарившись, в снег броситься, да так ожгло холодом, что дух захватило.

На пристани склады бревенчатые, рыбные посольни, коптильни, от каких запах на весь Новгород тянется; сушильни дощатые, щелястые, чтоб ветер рыбу продувал; клети, причалы, мастерские плотницкие и корабельных умельцев.

Причалы на сваях далеко от берега в Волхов подались, а вокруг вмёрзли в лёд ладьи, насады[49], расшивы[50], варяжские драккары.