И быть роду Рюриковичей

В первые дни Ивашка подолгу бродил по Киеву, всё приглядывался. Обновился город, ров расчистили, стены городские подняли, вторым рядом брёвен обнесли, а между ними землёй засыпали, хоть в телеге езжай. Стрельниц добавилось, да все высокие, устрашающие, с них и видать далеко, и стрелять удобно. А ворота медными пластинами оковали, в ясный день блестят золотом. Теперь Ивашке Киев даже больше нравился, чем Новгород...

Зимой в степи голодно, воют волки. Их унылое пение надолго зависает в морозном небе. В испуге шарахаются кони. Зорко следят табунщики за вожаком косяка: как бы не увёл табун в снежную пустыню.

Печенег не любит зиму: она держит воина, привязывает его к веже. Печенег родился в седле, а зимой садился на коня, разве когда сторожил табун.

В ту зиму орда Кучума откочевала к Днепру и поставила вежи среди зарослей ив, шелковиц и тополей, усеянных вороньими гнёздами. Куда ни глянь — юрты, кибитки, высокие двухколёсные повозки, кошары, стада и бесчисленные табуны, грязный, вытоптанный снег, и над всем большим улусом тянет кизячным дымом.

Гуляют по степи ветры, а в низине прячется от непогоды просторная, из белого войлока, юрта хана, а вокруг неё юрты его жён. У ханской юрты на высоком шесте раскачивается на ветру ханский бунчук — символ власти.

Вежи хана и его жён охраняет свирепая стража. Конные и пешие печенеги день и ночь бдительно несут свою службу, дабы ничто не нарушило ханский покой.

Кучум исчисляет свою большую орду в сорок тысяч воинов. Четыре тумена готовы по первому сигналу, по мановению его руки направить коней туда, куда он велит. Его темники и беки, ханы малых орд ловят каждое оброненное им слово.

Хан великой орды мнит себя мудрым и всезнающим, потому не терпит прекословия, а забывшего это карает. Смерть достойная, когда провинившемуся ломают позвоночник и бросают в степи на съедение хищникам, и недостойная, позорная, когда виновного отдают женщинам и они помыкают им, как прокажённым.

Отец учил Кучума: «Пока тебя боятся, ты можешь спать спокойно. Услышав голос возразившего тебе, вырви у него язык и отруби ему голову, тогда другие будут ползать перед тобой, как земляные черви».

В ханской веже горели в жаровне угли, и тепло растекалось по юрте. Обложенный подушками, Кучум сидел на кошме, сбитой искусными мастерицами-печенежками. Рисунок на кошме напоминал весеннюю, усеянную цветами степь.

Слух хана услаждала музыка. Старый печенег играл на ивовой дудочке что-то напевное, а русская пленница тешила Кучума танцем живота. Танцовщица была совсем молоденькая, почти ребёнок, её обнажённое худенькое тельце не возбуждало хана, и он велел прогнать девушку.

Кучум смотрел на синее пламя, и мысли его были подобны бегу скакуна. Вот неожиданно остановились: хан вспомнил, как, вернувшись из набега, Шалим болтал, что у киевского князя большая и сильная дружина. Но разве можно верить глазам Шалима, они уподобились глазам трусливой собаки, а язык — хвосту овцы. Если верить Шалиму, Кий-город неприступен.

За те недостойные печенега слова Кучум избил Шалима плетью. Он, хан великой орды, поведёт печенегов на Русь. Орда морем разольётся по всей славянской земле, и князь Олег откроет ворота Кия-города и пойдёт у стремени ханского коня, тихий и покорный. А потом сами русы сровняют Кий-город с землёй, и он, хан большой орды, угонит мужчин-русов и продаст их на невольничьем рынке в Херсонесе. Это случится, когда великий бог солнце растопит снег и степь покроется первой травой. Тогда содрогнётся земля от топота копыт, и души русичей заледенеют от дикого визга печенежина.

С караульной вышки, что на Роси-реке, дозорный шумнул:

— Зрю печенега!

И тотчас в засеке поднялась суета, седлали коней. А печенег, уверенный в себе, спокойно въехал на курган, обдутый ветром, остановил коня. На печенеге шапка волчья, тулупчик бараний, а под ним панцирь кожаный с пластинами металлическими, снятый с убитого руса. Такие панцири у русских ратников, но печенег мечтает сразить княжьего гридня: у дружинников рубахи кольчужные, броня сталистая.

Смотрит печенег зоркими глазами на острожек. Вон караульный мечется: заметил печенега, боится. А когда жарко заполыхают бревенчатая ограда и изба, тогда взвоют русы и полягут под ударами печенежских сабель. Кто остановит стремительный бег орды, когда она мчится на врага, кто посмеет встать на её пути?

Он, печенег, малая песчинка этой орды, но даже один он не страшится подъезжать к русскому укреплению. Печенег окинул взглядом степь. Снег, белый как молоко, укрыл её, и оттого степи тепло, как было тепло ему, когда в детстве мать набрасывала на него, спящего, войлочную кошму.

Только на мгновение отвлёкся печенег, только на мгновение отвёл глаза от засеки и не углядел, как из острожка вынеслись всадники и вот уже обходят его наперехват. Крутнул печенег коня, огрел его плёткой, и тот птицей слетел с кургана.

Пригнувшись к гриве — так надёжней от стрелы, — печенег взял в намёт. Отбрасывая копытами снег, конь пластался в беге. Краем глаза печенег успел заметить: он далеко оторвался от преследователей.