И быть роду Рюриковичей

Ивашка и рад бы свободно пожить, городки новые ставить, зимовать в лесных избах, зверя промышлять. Но ему такое нынче заказано, он десятник, и жена его в Киеве дожидается.

Часто вспоминал Ивашка Зорьку. В душе бранил князя за то, что послал его в Плесков с княжичем Игорем. Аль другого не оказалось? Но теперь уже скоро и в обратную дорогу, вот только снег упадёт.

Конь тоже будто чуял предстоящий путь домой. Зайдёт Ивашка на конюшню, а конь, застоявшийся, сытый, перебирает копытами нетерпеливо, под седло просится.

С первым морозом Ивашка выбрался из Новгорода и отправился в Плесков.

Стоит поглядеть в открытое оконце горницы, и увидишь слияние рек Плесковы и Великой, где на лугах от тепла и до снегов пасётся стадо. Слышно, как на свирели наигрывает подпасок протяжную песенку.

В горнице пахло сухими травами и воском. Свечи Ольга жжёт ночами, когда читает греческие книги. Ещё в детстве она познала греческую грамоту. Обучил её грек, лекарь Анастас: много лет назад он приехал из Царьграда, да так и осел в Плескове. Он преподал Ольге и письмо и счёт. На аспидной доске свинцовой палочкой она писала буквицы и цифирь, знала не только греческий, но и латынь, говорила на языках народов, которые живут на Висле-реке.

Уже в юные годы княжна поражала своей грамотностью и начитанностью. Она была умна и лицом красива. Многие хотели иметь её женой, но князь плесковский решил породниться с киевским князем, да и Ольге приехавший в Плесков княжич Игорь приглянулся...

В Плескове время для Игоря бежало незаметно. Близилась зима, и пора было готовиться к отъезду. Поставили на сани крытый возок, утеплили мехами пол, устлали сиденье шкурой медведя, а ещё приготовили жаровенку для углей — руки отогревать...

По первопутку выросший вдвое санный поезд потянулся из Плескова в Киев.

В Предславине, в двух десятках саженей от старых княжьих палат, с лета начали ставить хоромы для Игоря и Ольги. Свозили камень и брёвна, доски и тёс.

Артель работала споро, и хоромы росли быстро, на глазах. К зиме уже вывели под крышу. Получались хоромы просторные, с кирпичной подклетью, о двух ярусах, с лесенками и башенками.

Человек двадцать мастеровых отёсывали брёвна, подгоняли одно к другому, рамы из дуба вязали — без единого гвоздя хоромы строились. А крыльцо и окна украшали резьбой затейливой.

Олег работой был доволен: мастеровых кормили с княжьей поварни вдосталь, а в банный день даже по чаше медовухи подносили. Как-то полюбопытствовал Олег у артельного старосты, сколько тот домов за свою жизнь поставил, и услышал в ответ:

   — Я им, князь, счёт не веду, был бы люд доволен.

   — Умельцы у тебя знатные, — похвалил князь.

И снова артельный староста ответом удивил:

   — Всяк человек должон место своё понимать. Это и тебя, князь, касаемо. Ты вот из-за моря Варяжского, поди, не ради славы либо власти в Киев явился. Люд видит, ты Русь крепить намерился, и потому принял тебя.

Олег посветлел лицом:

   — Твоя правда, старик, для меня власть в том, чтобы Русь едина была и не терзали её недруги.

   — Потому и люд за тобой. Помогай тебе Перун...

Накануне того дня, когда Олег собрался на охоту с борзыми, Васюк держал собак впроголодь. Приезжал Олег с вечера и оставался в Предславине. На охоту выбирался рано, едва солнце поднималось.

О таком дне псаря упреждали заранее. Вот и в этот раз Васюк знал о готовящейся охоте и сообщил о том хазарскому гостю...

После ливневых дождей и наступившего короткого пригрева, несмотря на исход листопада месяца, на выкосах погнало молодую траву и запахло зеленью. Ночами на полях сжатой ржи отчаянно звали перепела. На заячьих тропах поджидали зверя силки, а всё живое нагуливало в зиму жир. Медведь, пока сон не загнал его в берлогу, беспокойно ревел на весь лес, а птицы дружно сбивались в стаи: того и гляди, снимутся и тогда днём и ночью потянутся в жаркие края.

Осенью на Урхо навалилась тоска. Такого с ним ещё не бывало. Лопарь уходил в лес, брёл не ведая куда. Однажды, утомившись, присел он на сваленное дерево и задремал. Вокруг лес шумит, деревья между собой переговариваются загадочно. Сколько длился сон, Урхо не помнит, но почудилось ему, что он в родном стойбище: загон для оленей, собак много. И отца увидел.

«Однако ты постарел, Урхо, — сказал отец. — Глаз не тот, и жить по-нашему разучился».

Но что мог ответить ему Урхо? Разве по своей воле очутился он на чужбине?

Очнулся Урхо и враз понял: по дому у него тоска, по земле родной. И вспомнил лопарь слова деда: «Олень, где бы ни бродил, умирать домой спешит. Так и старость человека к чуму зовёт. В чуме человек родился, в чуме и смерть примет».

Слова эти Урхо мальчишкой слышал и им значения не придал, теперь задумался. Видать, и вправду старость к нему приходит, пора к чуму подаваться. Упросит он Ладу, пусть слово за него князю замолвит, чтоб отпустил его, лопаря, в места родные, может, кого-нибудь из своего рода в живых застанет.