И бывшие с ним

— Непременно журналу нужен исторический отдел, — продолжал вааповец. — Войны на море Карфагена и Рима. Реконструкция триремы. К чертям собачьим Сальвадора Дали. Каперский флот Ивана Грозного. История водолазного костюма.

— Старик, ловлю на слове, — сказал Лапатухин. — Отдел создаем, в завы тебя. Насчет оформления не тарахти, мы тут с тобой не сечем. Хорошей бумаги нам не дают, печататься будем в Югославии, может, даже сшивать не будем… вроде «Кобеты и жиче». Придется держать там своего техреда, мне мотаться туда. Соглашайся старик. Надоест на отделе, поедешь собкором в Марсель.

— М-марсель занят.

— К тому времени Марсель освободится, будет занят Лондон, — сказал Полковников.

Лапатухин осуждающе взглянул на Полковникова, покрутил головой: дескать, неосторожно говоришь, чего не следует.

— Мур-ра ваши Марсели, — сказал Леня. — Разве с Алма-Атой сравнишь? В октябре там теплынь, радуги в фонтанах.

Вааповец поднялся и ушел. Полковников движением головы указал ему вслед, шепнул Антонине Сергеевне:

— Начинал у меня в молодежке литрабом. Выступает по любому вопросу.

— Ты на мужа сердитый?

— Что он не отказался идти в райисполком? На него не сердит, на ребят тоже. Зачем им пораженец?.. Что я им могу сказать? Чтобы не верили рентгеновским снимкам? Но я вернусь еще, через журналистику вернусь.

Антонина Сергеевна вновь пошла звонить Вере Петровне, шел одиннадцатый час. Телефон-автомат занимал вааповец, он говорил на весь вестибюль:

— …дела сами не делаются, дарлинг! И еще две зарплаты просажу!.. Да так, везунок один!.. Ты его не знаешь.

Возвращаясь к столику, Антонина Сергеевна увидела оголенный стрижкой мальчишеский затылок Коли. Поняла, что не пойдут они в «Прагу» на веранду. Хорошо ему здесь. И завтра придут, она заплатит за стол.

Присвоить имя знаменитого земляка уваровской детской библиотеке оказалось наисложнейшим делом, следовало, так сказали Антонине Сергеевне, записаться на прием к одному из заместителей председателя Совета Министров РСФСР и положить перед ним решения райисполкома и облисполкома.

Отобранные в дар картины, этюды, подмалевки были развешены и расставлены в мастерской в том порядке, в каком, по представлению Веры Петровны, они будут размещены в уваровской картинной галерее.

В свой последний московский вечер Антонина Сергеевна навестила двор, где на газетах перебивался ночи ее отец. Старушки рядком сидели у подъезда, может быть, среди них ногаевская соседка, латышка, учившая Антонину Сергеевну печь пироги с корицей? Роман Ногаев живет в новом районе, дочь на выданье. Как не поддаваться времени?..

Возле памятника Пушкину ее ждали Ногаев, тучный, остроглазый, и Коля в своем изрядно помятом бежевом костюме. Прохаживался Лапатухин с трубкой. Отправились в ресторан ВТО. Там Лапатухин с одним целовался, другому махал. Ногаев, раздувая ноздри, заказывал еду, с удовольствием оглядывался, тоже махал. За солянкой перестал раздувать ноздри, рассказывал о делах, за тем и встретились.

— Устал я от своего «Веселого лайнера»… — Ногаев посмотрел ей в глаза. — Приморско-Ахтарск, Ейск…

— Кому же все удавалось, милый, — ответила она. — Ты не свернул, бьешься, колотишься… Цену своей стойкости один человек знает.

Напомнила, как двадцать с лишним лет назад в ресторане выговаривала Ногаеву: он помешал официанту налить водку в рюмки, — что положено это делать официанту.

— Ты меня потом дразнил «камильфо». Я ведь впервые была в ресторане.

— Тоня, я дал тебе адрес сына, — сказал тяжело Коля. — Парню пятнадцать лет, а он про меня не знает. Окажешься в Москве в другой раз… меня нет в живых… Ты повидайся с парнем.

Коля давил своим тяжелым молчанием. Ногаев, глядя на одну Антонину Сергеевну, стал вспоминать, как он репетировал «Ромео и Джульетту» в школьном спортзале.