И бывшие с ним

Текст капустника будет написан Юрием Ивановичем, разыгран без репетиций, скомкан. То есть попытка репетировать будет, участники представления явятся за час до застолья, разберут свои листки, и сын Андрея Федоровича Илья, студент режиссерского факультета института культуры, станет объяснять, махать руками и выбьет поднос с закусками у пробегающего официанта. На этом репетиция закончится, совестно станет перед официантом, он с мрачным лицом закружит по кабинету, да и Илья стушуется, понимал ведь, что позвали не репетировать с ними, а изобразить отца, Андрея Федоровича, человека мнительного. Другим репетиция вовсе покажется затеей ненужной, как известно, капустники устраиваются для собственного удовольствия авторов. Так и пойдет дело, станут наступать друг другу на ноги, текст скомкают. Коля выпадет на первом же эпизоде: высадка в Северном речном порту, куда двадцать пять лет назад «Весту» притащила дымившая баржа. Там шире — дале, никто свои реплики не узнает — на то и был расчет, смысл пропадает.

— Твоя реплика-то, едрена бабушка! — издергается Юрий Иванович. — Помнишь, на почтамте-то! Пришли деньги от Васиного отца, документов у нас никаких.

Мало-мальски пойдет у них представление, начиная с поисков Веры Петровны и мариниста — сперва в огромной коммунальной квартире, где лауреат и его жена оставались в ожидании отдельной квартиры и где прочих жильцов ребята посчитали за прислугу и попросили с некоторым самодовольством — небось не чужие хозяевам, первым делом показать бассейн, после чего их привели в ванную комнату с облезлыми стенами, с порыжевшей ванной и скопищем тазов и корыт на стенах. Они покивают и опять свое про бассейн. Во потеха!

Это место удастся замечательно, станут раскачиваться от хохота и цепляться друг за друга — а в дверях кабинета соберутся арагвинские официанты.

Игра спутается, станут вытирать выдавленные смехом слезы. Во потеха! Как засели у нас уваровские байки про квартиру с бассейном. Мало нам было трофейной яхты красного дерева, так нет, поехали искать принадлежащий маринисту дворец с колоннами. Побросают листки с текстом, сядут кучей, загалдят, припоминая, как нашли в рощице на краю Москвы полторы стены: маринист строил мастерскую с жилой половиной. Сам тут же ходил в старых ботинках без шнурков, глядевшихся как опорки, с лопатой-гребалкой. Не сразу его признали. Маринист кинулся расписывать будущую мастерскую: портик с тремя колоннами, дубовая лестница, застекленная крыша рабочего помещения. Маринист ночевал в подобной мастерской под Ростоком в конце войны. Ребята поселились на стройке в сарайчике для инструментов, помогали, на «Весте» жили Гриша и Додик. Вера Петровна тут же разводила огонь, варила суп в ведерной кастрюле. Юрий Иванович тогда увидел, что любит она мужа. Стало быть, врали в Уваровске, что его покорность, неустанное ублажание жены подарками — все от страха потерять ее: она-то красавица, он тощий, длинный, с маленькой облетевшей головой — волос в супе. И ведь видно было, что любит: держит обожженную руку и мило, беспомощно глядит ему в глаза. Где же истинная, эта ли, в платьишке, что заталкивала в огонь обрезки досок, или дама в подсобке Зимнего, что бесстыдным движением заправляла ленту в полу шубки.

Сказано будет официанту нести горячее, друзья заторопятся закончить представление; Лохматый схватится за бокал, как за ручку двери. Подумает, возьмутся за него, изобразят, как его отыскали в Люблине тогда и унесли килограмм пять килек — царский подарок.

Не Лохматым в Люблине они закончат представление, а изобразят, как ребята явились к Андрею Федоровичу в Марьину рощу и были ошеломлены убогостью его предприятия, называемого цехом по ремонту мелкого торгового оборудования: барак со щелястыми полами, в окна натекает дым — во дворе продовольственные склады, там рабочие сжигают ящики. В Уваровске-то сын Федора Григорьевича — фольклор говорил — с отличием закончил Бауманское, разбирается в марках вин, посылали в Китай — не поехал, двигает новую область техники, сразу поставили директором. Всемогущая фигура!

— У нас в Уваровске артель инвалидов живет баще, — подаст Гриша свою в сторону реплику: так он в пятьдесят третьем сказал. И уже громко к Илье: — А чем вы докажете, что вы наш, уваровский? Сын Федора Григорьевича?

Леня влезет с отсебятиной:

— Разве уваровского в Москве на хорошее-то место пустят? Москва давно стоит, хороши-то места заняты. Так-то вот шибко поробишь, а шиш с маслом получашь.

Гриша оттолкнет Леню — свое делай! Тот набросит на голову салфетку, стянет под подбородком углы:

— Ой, я несчастная!

Илья, отменно подражая отцу, запетушится:

— Не понимаю вопроса!

— У-у-у! — заревет Леня-девица коровьим голосом.