И бывшие с ним

Он оказался в обширном помещении, перегороженном деревянными скамьями с высокими спинками. Прошел в угол, там две скамьи забиты мужиками — голыми и завернутыми в простыни. Двое, поднявшись, усадили Юрия Ивановича, взяли с подоконника веники, шайки и ушли. Пространщик Равиль принес простыни для Юрия Ивановича, забрал его рубашонку, на глаженье. Дальше раздеваться Юрий Иванович не стал, не по силам сегодня париться.

С противоположной скамьи к нему перебрался Додик, потребовал открыть рот, пальцем отогнул верхнюю губу: «Покажешься через месяц», и заговорил. Додик влюбился, ей двадцать семь, пятнадцать лет разницы, да при его плеши! У нее мальчик, в сад ходит, разведена. Ездили в Архангельское, ужинали, ходили в театр. Неожиданно встретил ее в одном доме, у четы с телевидения. Была с любовником, этакий гусар: усы, зубы отличные. Теперь каждый вечер Додик сидит в машине перед Центром стоматологии, глядит на нее издали. Так вот шарахнет, и оказывается, что ты старый.

Пришли с бутылкой водки из дальней компании, их место слева от двери. Просили помянуть с ними их товарища. Помните, хроменький, парикмахер? Кенигсберг брал. Помнили хроменького, как же, ерник был, шутник. Ведь он под Новый год смешал в тазу эвкалипт, яичный желток, коньяк, еще что-то да поддал? Он, покойник. На полчаса тогда впали в эйфорию, хохотали, как психи.

Юрий Иванович держал стакан, плеснули и ему. Он обводил взглядом лица друзей, с грустью, с любовью к ним, говорил про себя: а мы, мы долго еще будем вместе, верно, ребята?

2

Вернулись из парилки Эрнст и Гриша Зотов. Красные мраморные тела, по глаза — женские фетровые шляпы. Гриша и Юрий Иванович мальчиками после школы прикручивали к валенкам коньки, сходились на углу возле колонки и там гонялись за пробегавшими машинами, цеплялись за борта проволочными крючками. Неслись с ветром так, что высекало слезу. В боковой улице налетали на кучку золы, из-под лезвий летели искры. Тогда Уваровск топили углем наравне с дровами, и жители высыпали на дороги содержимое печных поддувал. Притягательное было в них друг для друга, милое. Гриша был из тех, кто не потеснит тебя, не стремится подчинить, кто за свой счет решает в споре, и это не слабость, а сознание, что его собственного места не займут. Его невеста влюбилась в Колю-зимнего, осталась у него, поселилась, чисто, мыто, о ключе для друзей речи нет. Коля-зимний выставил девушку. Как не брал прежде в голову, что она невеста Гриши, так отмахнулся от ее беременности. Гриша упросил ее вернуться, их единственный сын едва ли знает, что плечи и длинные ноги достались ему от Коли-зимнего.

Додик на расческе гудел танго «Утомленное солнце». Володя Буторов, полковник генштаба, — за девчонку, вторую простыню он набросил как шаль. За паренька — Гриша, он вел партнера с шиком районных танцплощадок пятидесятых годов: талии едва касается отогнутый большой палец, глаза безразличные, надолго замирает, выпятив зад вбок. Юрий Иванович подглядывал, откинувшись на спинку скамьи. Проступали отроческие черты в лицах сорокапятилетних мужчин. Смолк на полуслове Вася Сизов, нервно, скоро говорящий Юрию Ивановичу о смежниках, виновных в браке. У него корпус насоса лопнул при запуске. Сквозь толщу нынешних забот видели себя вчерашних на сборищах в горсаду: вельветовые курточки, рубашки с воротничками апаш, набеленные зубным порошком парусиновые туфли. Стиль, где бедность соединялась с курортным стилем киногероев послевоенной поры. Танго звало вернуться — куда? По Уваровску ходишь, как по чужому городу. Нет их восемнадцатой школы.

Подсел Володя Буторов, обнял Юрия Ивановича, а тот прикрыл его руку своей. У Володи снежные виски, мужчины с этакими лицами и статью играют в кино суперменов, между тем Володя говорит тихо, мягко, начисто лишен властности, он по своему существу врач, вблизи его возникает желание покровительства; их матери работали надомницами в одной артели, ребята дружили, а однажды летним днем Володя где вел, где тащил его на себе в амбулаторию: Юрий Иванович сломал ногу. Повстречались недели через две, у каждого по гипсовому сапогу — Володя сломал ногу одновременно с Юрием Ивановичем тогда же, как они пытались разжиться макухой, и провалилась под ними крыша Заготзерна. Что в Володе военного? Два ордена, не хватает двух пальцев на руке. Бывает, смешит ребят, изображая, как их школьный «русак» в гневе тряс вытянутой рукой: «Сделал целых пять ошибок» — два пальца у русака были срезаны осколками. Жена Володю бросила, оставила ему сына, себе дочку. Володя приводил в баню сына и, если тот, наскучавшись, уходил, глядел растерянно вслед. Здесь, считал он, в его поколении, сын получит противоядие чему-то, что, бесспорно, было в его матери, отказавшейся в конце концов жить на краю света — без прачечных, без свежих молочных продуктов и притом в сорокаградусной жаре.