i c2ab19a2c5d6e8bb

     От ужасного зла, что скрывает его душа. [4 - Майк Зиновкин.]

   Оставив листок лежать там, где нашел, и ничуть не удивившись, когда тот бесследно исчез, Степан долго еще чувствовал в душе горький осадок, догадываясь, что не смог пробиться через защитные оболочки, которыми Август окружил свое сердце.

  * * *

   Оказавшись возле не изменившегося за эти годы знакомого поворота в туннельчик без рельсов, диггер пришел в себя и огляделся. В нескольких метрах возле зажженного фонаря, бросающего узкий луч, который рассеивал бархатную темноту, молча сидели два бойца. Увидев Степана, один из них под нялся и, подойдя вплотную, почти шепотом сказал:

   – Греби отсюда. Нечего тут…

   – Начальник Пресни там?

   Неизвестно, каков был бы ответ, но тишину разорвал крик, в котором пульсировала боль.

   – Нельзя туда. Говорю же, нельзя… – боец пытался поймать диггера за рукав, но отступил, увидев его помертвевшее лицо.

   Адское дежавю захватило Степана, когда он толкнул створку незапертой двери. На полу виднелись лужицы рвоты и сгустки крови, а стоны отражались от забрызганных кровью стен темноватой каморки и возвращались в центр, к телу, привязанному к перекладинам, сбитым наподобие креста. Возле стены, на полу, как сломанная кукла, скорчилась маленькая неподвижная фигурка.

   – …будь ты проклят!.. Ребенка за что… мучаешь? – донесся из каморки придушенный всхлип.

   – Да я еще даже не начинал. Ха! Дружинин, ты до сих пор еще ничего не понял? Шесть лет к аждую ночь ты мне на этом месте снился, – с холодным равнодушием произнес кто-то, неразличимый в полумраке комнаты. – Про дочь твою, признаюсь, узнал недавно. Это меня очень порадовало, что у тебя дочка есть. Посмотри на нее в последний раз. Потому что завтра она на Чеховскую поедет, в гости к тамошнему начальнику.

   Репутация извращенца, садиста и педофила прочно закрепилась за одним из фашистских лидеров – именем Маркуса Карди в Метро пугали не только детей.

   – Отпусти… ее… умоляю! – захлебываясь, скулил распятый.

   – А ты сестру мою отпустил?..

   Степану казалось, что он висит в невообразимой высоте, ухватившись за последнее звено цепи, а оно предательски выскальзывает из пальцев, и вот уже отчаяние, как тяжелая вода, смыкается над головой. Ему хотелось ослепнуть, чтобы не видеть, лишиться слуха, чтобы ни один звук не просочился в уши, он не хотел узнавать этот голос, но слова безжалостно вонзались в не го:

   – Ты еще помнишь, паскуда, что с ней сделал? Помнишь?

   – Прости… прости…

   – Простить? – с любопытством осведомился палач. – А ты скольких в своей жизни прощал? Хоть одного назовешь?

   – Делай со мной, что хочешь, только дочку пожалей, отпусти… Ведь она не виновата. Ну, убей меня!

   – Убью, не сомневайся.

   Человек нагнулся и рывком подхватил с пола ребенка, безжизненно обвисшего в его руках, потом прошел мимо распятого, резко пнув того коленом под дых, и повернулся к двери. Прямо в глаза Степану смотрел его названый сын.

   – Почему ты здесь? – удивленно нахмурился Август, но тут же лицо его исказилось гримасой яростного ожесточения. – Я же приказал никого не пускать! Нечего за мной шпионить! Слышишь! Немедленно уезжай назад!

  * * *

   Прижимая к груди тело ребенка, Степан уходил в спасите льную темноту длинного коридора. Впервые в жизни его удивительная способность дала сбой: лицо Августа с пробитым пулей дум-дум лбом начисто стерлось из памяти, и диггер с удивлением ощущал рифленую рукоять пистолета, непонятно зачем зажатую в ладони…

   Павел Старовойтов

   Весенний ренессанс

 -------

| bookZ.ru collection

|-------

|

 -------

   Это случилось вчера. Автоматические запоры пришли в движение, засовы вжали свои цилиндрические языки, и громада герметичной заслонки медленно уползла в потолок. Затхлость, духота замкнутого пространства ушли, убрались напуганные теплыми весенними сквозняками.

   Весна…

   Когда-то давно я с нетерпением ждал этого времени года. Даже сейчас, кажется, помню его на вкус.

   Раскрывшаяся фрамуга больно толкнула руку в глубь комнаты, шторы заколыхались, лицо тут же обдал о порывом свежего юного воздуха.

   Пыльная сетка, до сих пор так просто не пропускающая жужжащих гостей разного калибра, оказалась не в состоянии сдержать частички спорящих за окном звуков. В считанные секунды комнату наводнили детские голоса, фырчанье мусоровоза и настойчиво-жалостливый писк качелей, грубо сварганенных кем-то из металлических труб. Гудение трансформаторной будки, столь раздражающее в темное время суток, перекрикивание теток у подъезда, а также поминание путан на покрытой жестким искусственным озеленением футбольной площадке – через все это настырно пробивались монотонные песни бронзового гиганта, вяло болтающего языком на колокольне далекого белоснежного здания с блестящим ярким колпаком вместо крыши…

   Тепло-пыльно – на улице, легко-задорно – на душе. Девушки сбросили ненавистные квадратные куртки и теперь щеголяли почти «в чем мать родила». Красотааааа…

   Кра-со-та.

   Наверное, раньше ск азал бы я именно так, но после двадцати лет заточения…

   – Миша!

   По мою душу пришли. Волна воспоминаний ушла так же быстро, как появилась.