И дай умереть другим

Грязнов моментально ощетинился, ожидая очередной подначки по поводу неуловимого Рыбака.

– Так поймал или нет?

– Да я его, блин, когда поймаю…

– Ну я так и думал. Давай к нам, тут кое-какие фактики имеются. Да, и не забудь прихватить.

Зная, что посиделки с Грязновым хоть и привносят массу ясности и стройности в туманное и хаотическое нагромождение фактов и версий, но довольно часто, если не сказать регулярно, заканчиваются полной недееспособностью заседающих, Турецкий вызвал Артура. Чтобы ни одно озарение не осталось втуне, ни одна светлая мысль не была забыта.

А Ангелину, пожалуй, придется отпускать. Подписку о невыезде с нее, конечно, взять нужно, но, похоже, это след в никуда: разве что она Рыбака по фигуре опознает?!

Грязнов не заставил себя долго ждать. Театральным жестом извлек из-под полы пол-литровочку коньяку и плюхнулся за стол, обращаясь в слух.

– Пальчики твоего драгоценного Рыбака обнаружились на зажигалке, оставленной в номере гостиницы «Олимпия».

– И что он там делал? – классически-скептически хмыкнул Грязнов.

– Слава, если все твои хмыканья в моем кабинете собрать в кучу, записать на магнитофон и наложить одно на другое, то это будет похлеще, чем гудок на заводе Лихачева.

– Это все, что ли? Сочинил насчет отпечатков?

– Черта с два. Ты спрашиваешь, что Рыбак делал в «Олимпии»? Отвечаю. Предположительно убивал немецкого дипломата. Предположительно потому что там еще десятки других пальчиков, и только рыбаковские пока удалось идентифицировать. Вот я и хотел спросить, не попадалась ли тебе фамилия «Штайн» в деле или в процессе твоей вечной погони. Чтобы как-то определиться с мотивом: за что он его так?

Расставляя стаканы и нарезая прозрачными ломтиками лимон, Турецкий кратко изложил приятелю суть имевшего место преступления. Налили по первой, выпили в молчании, пожевали лимончик, посмотрели друг на друга со значением. Теперь можно и мозгами пораскинуть.

– А ты почему не пьешь? – вдруг спохватился Грязнов, глядя на Артура, сепаратно потреблявшего пепси-колу.

– У меня на коньяк аллергия.

– Ты ему веришь? – воззвал возмущенный Слава к боевому товарищу.

Турецкий неопределенно хмыкнул. Если Сикорский и продолжал его удивлять, то, во всяком случае, «важняк» предпочитал это не демонстрировать. Дабы не терять лицо.

– А я не верю.

– Брось, юноша у нас ригорист…

– Чего-чего?

– Человек, всегда следующий правилам, одно из которых гласит: врать некрасиво, тем более старшим товарищам.

– Ладно, ригорист, а пожевать у нас что-нибудь есть, а то замотался я сегодня, даже пообедать не успел.

– Только фрукты.

– Тащи.

Артур убежал к себе, а Грязнов, не теряя времени, отхлебнул половину его газировки и, щедро долив в стакан коньяка, подмигнул Турецкому:

– Позер он, твой стажер, и трепло, не может быть у нормального мужика аллергии на алкоголь. Сейчас мы его выведем на чистый коньяк.

Появились фрукты, взяли по яблочку, налили по второй. Ничего не подозревающий Артур отпил грязновского коктейля и, закашлявшись, обиженно уставился на шефа:

– За что?

– А я что? Это все он, – немедленно перевел стрелки Турецкий.

Грязнов обнял Артура за плечи:

– Слушай, я тебя уважаю, он тебя уважает, а ты нам тут лепишь о какой-то аллергии.

– Я не леплю, я лечусь, вернее, лечился.

– Слава, отстань от человека, ты мне лучше про Штайна вспомни.

– Да не знаю я никакого Штайна, не было его в деле, там вообще ни одной иностранной фамилии не было.

– Но ты же этого Рыбака изучал, что у него могло быть общего со Штайном?

– Достал он меня, Саня, понимаешь, откровенно достал, – признался Грязнов, в очередной раз наполняя стаканы. – У меня пол-МУРа за ним бегает, у каждого постового, у каждого гаишника его портрет имеется, по телику его рожу показали, и что ты думаешь: как угорь в последний момент шасть – и нет его. И так каждый раз, – справедливости ради уточнил он.

– Но до Штайна, я так понимаю, он никого не убивал. Или у тебя другая информация?

– Жену.

– Я хотел сказать, после побега.

– После побега, насколько мне известно, никого, хотя запросто может оказаться, что половина трупов за последние две недели – его. Только зажигалки он не всегда теряет. Жаль, конечно.

– А пистолет у него кто-нибудь видел? – Артур окончательно расклеился: лицо стало пунцовым, нос опух, даже руки пошли красными пятнами.

– Если и видел, мне не доложил. – Грязнов сочувственно протянул стажеру свой носовой платок, собственный у того был уже хоть выжимай. – Слушай, и вся эта слякоть у тебя от одного ма-а-аленького глоточка?

– Я же предупреждал.

– И так каждый раз? На все, что крепче кефира?

– Нет, только на коньяк, причем настоящий, – прогундосил Артур. – Это реакция на какие-то эфирные масла дубовой древесины, которые, собственно, делают коньяк коньяком.

– Слава, не отвлекайся, мы о Штайне беседовали, – попытался Турецкий вернуть товарища к забытым баранам.

– Класс! – не обращая на него внимания, как ребенок обрадовался Грязнов. – Тебя, значит, можно дегустатором использовать. Достойный продукт – текут сопли, а если туфта, чаем крашенная, – ты как огурчик, и мы ее в раковину.