...И далее везде

Все это написано людьми веселыми, симпатичными, ясными. Напечатано в журнале с назидательным названием «Знание — сила». Но сила, оказывается, еще и в душевной чистоте, в душевном здоровье, которым, кстати, Белоусов-старший тоже обладал в полной мере. Это было его глубоко внутренним состоянием, существом его: душевная ясность. Хотя внешне он конечно же, как любой из нас, был подвержен сменам настроений и не находился в постоянной механической уравновешенности. Мог вспылить, сказать резкие слова, но где-то там у него внутри был надежно упрятан компас с магнитной стрелкой, не подвластной никаким случайным, наносным влияниям. Она могла только дрогнуть на некий момент, чуть колебнуться влево, вправо и тут же лечь на верное направление, определить точный курс в отношениях с людьми. Думаю, что мой капитан стал бы своим человеком в кругу друзей Белоусова-младшего. Я говорю это, не забывая о времени, в которое формировались характер, взгляды Михаила Прокофьевича, и времени, когда росли его сын с товарищами. Времена разные — в деталях, в обстоятельствах, — а эпоха-то, в общем, одна… Я сказал: стал бы своим, имея в виду, что сближение произошло бы, вероятно, не сразу. Мои капитан медленно входил в дружбу, отграничивая это понятие от знакомства, приятельства. Он был общителен, гостеприимен, но в свои истинные друзья записывал с суровым отбором. Мы говорили об этом с Игорем. Я так впрямую его и спросил:

— Скажите, Игорь, а ваши друзья могли бы стать друзьями вашего отца?

— Отец бы в нас кое-что принял, — сказал он, — а кое-что отверг. Вернее, принял бы многое, а что-то отверг бы. Так же, как мы в нем. Но я ведь мысленно ввожу его в наш круг таким, каким помню, а мое тогдашнее восприятие было, естественно, восприятием семнадцатилетнего, и какая-то поправка на это необходима. Часто и подолгу беседуя со мной последние месяцы в Москве, отец, наверно, не полностью все же раскрывался перед юношей, который лишь начинал созревать духовно. Да и сам он был человеком современным в том смысле, что изменялся вместе с изменяющимся временем. Что-то бы сдвинулось в нем за эти годы и ушло, а что-то бы распахнулось. И он был бы среди нас, среди моих друзей органичен, — со своими принципами, убеждениями, манерой поведения и даже манерой шутить.

6

«Я только что вернулся домой с Белорусского вокзала. Провожал Игоря и Анну Николаевну в… чуть было не сказал — в плавание. Игоря-то, впрочем, в плавание, а Анну Николаевну — в Калининград, откуда уходит в рейс новый океанографический корабль «Академик Курчатов». Она сказала мне:

— Я не видела «Витязя», он во Владивостоке, туда не выбраться. А это — близко. Надеюсь, что судно будет стоять у самой пристани и я попаду на борт не по узеньким досочкам, как когда-то с Мишей.

«Академик Курчатов» пойдет в юго-восточную часть Тихого океана, маршрут сказочный, на острове Пасхи побывают, на Галапагосских островах. И снова с Белоусовым — Смилга. Во второй раз. Увлекся. Дело-то оказалось, как он и полагал, стоящим: математический анализ в исследованиях океанского дна. На «Витязе» считали «вручную». На «Курчатове» стоит электронно-счетная машина «Минск-2».

Перелистываю блокноты, слушаю диктофон, перебираю старые фотографии. На одной — три моряка, три соплавателя, встретившиеся на борту «Красина»: капитан Белоусов, капитан Мелихов, капитан Готский. Они и сейчас, став ледоколами, часто встречаются в Арктике на ледовых проводках, приветствуя друг друга гудками: «Капитан Белоусов», «Капитан Мелихов», «Капитан Готский». Они по-прежнему в морях.

А когда линотип наберет эти строчки, Игорь Белоусов тоже будет в океане».