И даже небо было нашим

– Переселение душ. Об этом часто идет речь в Евангелии. От Матфея, например. Но чаще всего – от Иоанна.

– И ты правда в это веришь?

Берн ответил вопросом на вопрос:

– Что ты хотела этим сказать?

– Я спросила просто так, из любопытства.

Он строгим, испытующим взглядом посмотрел на меня:

– Готов поспорить: ты не прочла в Библии ни одной страницы.

Он вдруг остановился. Мы были у ограды. Он отдал мне велосипед, что-то пробормотал и побежал домой.

На следующий день, когда я пришла, Берн все еще чистил миндаль. У него был наклеен пластырь между большим и указательным пальцами. Он сказал, что колол орехи допоздна, и не заметил, как поранился.

Я села на землю, как накануне, и стала помогать ему. Он искоса поглядывал на меня, следя за моими движениями.

– Ты слушала музыку? – спросил он.

– Да, новую песню Roxette. Она тебе нравится?

– Да.

Но мне казалось, что это неправда, что он не знает эту песню, что он даже не знает, кто такие Roxette. В самом деле. Чуть погодя он спросил:

– Дашь мне попробовать?

– Что попробовать?

– Послушать то, что слушаешь ты.

Я встала, взяла из корзинки плеер и подала ему. Он надел наушники, стал вертеть аппарат в руках.

– Надо нажать «play», – сказала я.

Не глядя на меня, Берн кивнул. Он еще раз осмотрел плеер со всех сторон, затем нервным движением снял наушники и отдал всё мне.

– Не стоит.

– Почему? Я объясню тебе, как…

– Не стоит. Ты не против заняться чем-то другим?

Берн вскочил на ноги, и колени у него хрустнули, как сломанные ветки. Казалось, его самого удивил этот звук.

– Идем со мной. И смотри, не поломай олеандры.

Пробравшись через заросли, он зашагал к полям. Я шла на несколько метров позади. Мы дошли до большого дерева, в ветвях которого было устроено что-то вроде шалаша или маленькой хижины.

– Вот, погляди.

Он объяснил мне, что эта хижина у них вроде штаба, где они собираются втроем, но когда я спросила, можно ли мне забраться туда вместе с ним, ответил:

– Нет. Остальные были бы против. Идем дальше.

Мы пробрались через колючий кустарник и оказались еще на одном склоне, где росли столетние оливы. Однажды, когда мы с отцом ехали к морю, он сказал мне, что одно такое дерево стоит несколько миллионов, поэтому их крадут – выкапывают из земли и увозят за сотни километров отсюда, на север. Я рассказала об этом Берну, гордая тем, что могу поделиться такой информацией, но Берн не проявил к ней никакого интереса.

А он, со своей стороны, продемонстрировал, что умеет разглядеть в каждом стволе какой-то силуэт, в основном фигуры животных: в одном он видел шимпанзе, в другом – кабана, в третьем – горностая. Он хотел, чтобы и я их увидела, но у меня не получалось. Зато я четко различила у основания одной ветки смеющееся детское личико – широко открытый рот, язык, глаза, круглые щеки.

– Ты права, – не без зависти признал Берн, – а я не обратил на него внимания.

Мы прошли еще некоторое расстояние, не напрягаясь, без определенной цели. В какой-то момент Берн начал говорить. Он знал названия множества цветов и растений, которые не привлекли бы моего внимания, и знал, какие из них съедобны, а какие нет. Все эти объяснения показались бы мне до смерти скучными, если бы исходили от кого-то другого. Но с Берном дело обстояло иначе.

Мы нашли большой куст ежевики. Берн сорвал несколько ягод, стер с них налет и протянул мне. Затем его вдруг охватило чувство вины из-за того, что мы с ним прервали работу. Мы бегом вернулись к горам миндальных орехов. К тому времени, как я собралась домой, мы очистили их все, до последнего. Без кожуры и скорлупы орехи занимали куда меньше места.

Несколько дней я старалась держаться подальше от фермы. Я испытывала странное чувство – томление: раньше со мной такого не бывало. Одно утро целиком ушло на сборы: предстоящая ночь была последней перед нашим с отцом отъездом из Специале.

В день отъезда, после обеда, я взяла велосипед и поехала к Берну – но его не было. Я дважды объехала вокруг дома, шепча его имя. Орехи лежали там, где мы их оставили, сушились на солнце. Во дворе, растянувшись на цементе, спали два разомлевших от жары кота. Я села на садовые качели и слегка оттолкнулась. В этот момент кто-то вполголоса позвал меня.

– Ты где?

Я подняла глаза и в одном из окон второго этажа увидела Берна.

– Подойди ближе, – сказал он.

– Почему не спускаешься?

– Не могу встать с постели. Спина не слушается.

Я подумала о долгих часах, которые он просидел, сгорбившись над кучей орехов, о том, как два дня назад у него хрустнули колени. Поколебавшись, я спросила:

– Можно я поднимусь?

– Лучше не надо. Чезаре разбудишь.

Я чувствовала себя дурой: стою и разговариваю с окном.

– Вечером я уезжаю.

– Куда?

– Домой. В Турин.

Секунду-другую помолчав, Берн произнес:

– Счастливого пути.

К моей ноге подполз какой-то жук, я наступила на него. Интересно, его они тоже похоронят, если найдут? Они же ненормальные! Что я вообще тут делаю?

– Я хотела оставить тебе кое-что, – сказала я.