И даже небо было нашим

Джулиана не могла сказать с уверенностью, кто именно ранил Наччи, – может, она сама, может, Берн, или даже кто-то из сотрудников береговой охраны. Но когда этот человек согнулся пополам от боли, а его дети и жена бросились к нему, в Берне что-то сломалось. И они с Джулианой спрыгнули на причал, побежали по спящему городку до условленного места встречи, а Данко остался на яхте, стоял с поднятыми руками и ждал. Он даже не обернулся, чтобы посмотреть им вслед.

– Вот и все, – добавила Джулиана. Мы с ней прошлись еще немного, уже молча. Я в последний раз наклонилась над водой, чтобы посмотреть, есть ли там рыба, но не увидела ничего, кроме водорослей, колыхавшихся у берега, под поверхностью воды, а дальше чернело дно, круто уходившее вниз.

Ночью, накануне вылета, меня разбудил негромкий стук в дверь. Я не стала вставать, у меня не было уверенности, что это не сон, но стук раздался снова. Я встала и отодвинула задвижку. За дверью стояла Джулиана, полностью одетая, в куртке и в ботинках.

– Накинь что-нибудь и выйди. Быстрее.

Прежде чем я успела спросить, в чем дело, она уже побежала вниз по лестнице, покрытой ковровой дорожкой. Я влезла в джинсы и, чтобы не замерзнуть, надела свитер, который купила здесь.

На лужайке, перед входом в пансион, собрались проводники. Они подошли ко мне. Юрген показал куда-то вверх. В небе, которое в этот час было уже по-настоящему темным, висели полотнища ярко-зеленого цвета.

– В это время года его не бывает. Оно появилось раньше обычного, это какое-то чудо.

Каждый, достав телефон, выбирал подходящую перспективу, чтобы сфотографировать небо. Все пришли в невероятное возбуждение, хотя было ясно, что я – единственная из присутствующих, кто видит это впервые. Зеленые лучи как будто исходили из одной точки на горизонте, а потом расплывались в воздухе, словно дым.

– Будто специально для тебя, – сказала Джулиана. И когда она произнесла это, я поняла: так и есть. Я не спросила ни у нее, ни у Юргена, откуда в точности исходят лучи, не оттуда ли, где находится пещера. Я была уверена, что это так и есть, что я вижу зримое проявление энергии, высвободившейся из кратера вулкана, который высился среди лавовых полей.

Устав разглядывать небо, люди по одному возвращались в дом. Под конец ушли Юрген и Джулиана. Я осталась одна. Зеленые огни так и застыли в небе. Если они и менялись, их движение было настолько медленным, что глаз не замечал его. Вернувшись в комнату, я подняла пластиковую штору на окне, чтобы можно было еще посмотреть на небо. Утром, когда я проснулась, огни исчезли.

Перед тем как войти в здание аэропорта, мы с Джулианой выкурили одну сигарету на двоих; желания курить у меня не было, но хотелось продлить эту минуту.

– Ты останешься здесь? – спросила я.

– Пока что я не представляю себе другого места, где могла бы жить, – ответила она. – А ты? Вернешься на ферму?

– Пока что я не представляю себе другого места, где могла бы жить.

Она улыбнулась. Смяла пальцами горящий кончик сигареты и сунула в карман окурок – с фильтром, которому предстояло разлагаться долгие годы. Каждой вещи нужно время, чтобы исчезнуть, подумала я, но в итоге это все же происходит. Вот и наше с ней горе тоже исчезнет.

– Возможно, когда-нибудь ты увидишь меня здесь, – сказала я.

Я прикоснулась щекой к ее щеке и вошла в здание аэропорта. Когда я затем обернулась, чтобы взглянуть на нее сквозь стеклянную стену, ее уже не было.

У меня осталось несколько исландских крон. Я подошла к сувенирным киоскам: весь их ассортимент я осмотрела уже в первый день, и повсюду он был одинаковый. Я купила фигурку тролля: морщинистый старичок с посохом и с насмешливым взглядом искоса.

В самолете я заметила чей-то глаз, следивший за мной из промежутка между креслами. Это был мальчик трех, может быть, четырех лет. Я тоже посмотрела на него, и его лицо исчезло, но через несколько секунд снова оказалось на том же месте. Мы еще немного поиграли в эту игру: его глаз появлялся между креслами, я притворялась, что ничего не заметила, потом вдруг устремляла не него пристальный взгляд, а он прятался, ему было страшно и весело. Вскоре мне это надоело, но он не сдавался. Встал на кресло и повернулся ко мне. Его голова была лишь чуть выше спинки кресла, поэтому он наклонился вперед. Мать хотела усадить его, но он вырвался. Мы разглядывали друг друга, потом я протянула руку, и он схватил меня за указательный палец. Это его рассмешило. Теперь он был доволен, сел на место и больше не оборачивался. Когда мы выходили из самолета, он помахал мне на прощание из-за маминого плеча.

На ферме я рассказала отцу о том, что случилось в Исландии. Рассказ получился путаный, я сама удивлялась странности того, что произносила, вплоть до того, что задумалась: не подводит ли меня память? Однако папа вслушивался в каждое слово, потом он обнял меня и долго не отпускал, а я плакала у него в объятиях, как не плакала никогда в жизни.