И даже небо было нашим

Потом выступил коллега Николы, который трясущимися руками развернул листок бумаги и стал читать, спотыкаясь на каждом слове. Этот коллега описал Николу настолько непохожим на того, каким он был в действительности, что я перестала его слушать и вспомнила, как настоящий Никола приехал к нам на ферму, веселый и уверенный в себе, настолько, что он показался мне желанным, и я устыдилась этого, хотя и в тот день в нем ощущалась скрытая меланхолия, не покидавшая его никогда, словно счастье было вещью, которую он где-то оставил, а потом, вернувшись, не нашел. На нашей свадьбе он впился губами мне в шею, чтобы высосать яд, по его словам успевший отравить меня: как будто, избавившись от яда, я должна была наконец понять, что принадлежу ему. Но я не принадлежала ему. В моей жизни Никола всегда оставался на заднем плане, и сейчас, лежа в гробу перед алтарем, он был для меня более реальным и значительным, чем все прошедшие годы.

Полицейский сошел с кафедры и вернулся на свое место. После речи наступила тишина, которую нарушал только дождь, барабанивший по крыше, в то время как епископ благословлял гроб. Под высокими сводами повисло ощущение несправедливости. И тогда раздался тот страшный вопль. Вернее, звериный вой, поднявшийся откуда-то из глубины, вой, который попал в эфир местных радио- и теленовостей в тот же вечер, а потом транслировался еще два дня. Чезаре удерживал Флориану за руку, не давая ей рвануться вперед, не прямо к гробу, а к чему-то, что была в состоянии видеть только она одна. Я бросилась к выходу, расталкивая людей, которых рассердила такая бестактность — пробиваться к выходу, загороженному толпой, вместо того, чтобы подойти к Флориане.

Толпа стояла и снаружи. Я протиснулась сквозь нее, стараясь не попасть под ручьи воды, стекавшие с раскрытых зонтов. Епископ читал молитву, динамики разносили его голос над площадью: «Вечный покой даруй им, Господи». Чья-то рука схватила меня за плечо. Я попыталась вывернуться, но рука держала меня крепко. Я обернулась. Передо мной стоял Козимо и смотрел на меня безумными глазами.

— Что вы с ним сделали? Что вы сделали с этим бедным парнем? — произнес он.

Его лицо, покрытое красными пятнами, было совсем близко от моего. Мокрые белые волосы, подкладные плечи пиджака, пропитавшиеся водой, словно губки.

— Я тут ни при чем.

Он все еще сжимал мое плечо. Кто-то, стоявший рядом, наблюдал за нами, но не вмешивался.

— Гореть вам всем в аду!

Мне наконец удалось освободиться, или это он ослабил хватку. Его крик донесся до меня сзади, сквозь шум дождя:

— Будьте вы прокляты! Ты и остальные мерзавцы! Будьте вы прокляты!

Я выбралась из толпы. Вымокнув до нитки, я не отдавала себе в этом отчета, как будто мокрая одежда пристала не к моему, а к чьему-то чужому телу. Зонтик я забыла в церкви, но мне и в голову не пришло за ним возвращаться. Ливень превратил мощеную улицу, спускавшуюся к подножью старого города, в скользкий трамплин. Один раз я не удержалась и упала, подвернув ногу. Кто-то подошел, чтобы помочь мне, но я уже успела встать и побежала дальше по скользкой мостовой, рискуя упасть снова.

По дороге на ферму я пыталась выкинуть из головы мысли и впечатления, накопившиеся за время панихиды, звериный крик Флорианы, слова дона Валерио и слова Козимо, венок из мокрых цветов на крышке гроба. «Дворники» нервно ерзали по стеклу, на пределе скорости, но не справлялись с потоками воды, ее было слишком много, я даже не видела дорогу впереди.

От последующих недель в памяти мало что сохранилось. Опять шел дождь, сначала проливной, затем с перерывами, под конец от него остались только поблескивающие там и сям лужи, а потом высохли и они. Всю следующую ночь раздавалось безутешное кваканье лягушек, и я вспомнила мое первое лето с Берном. Апрель, май. Я жила как во сне. Несколько недель дул сирокко, и уже стали поговаривать о засухе, которая в ближайшие месяцы уничтожит все посевы. Эта аномальная весна, жаркая и сухая, усиливала ощущение, что жизнь остановилась.

После обыска, проведенного полицией, обнаружились кое-какие предметы из прошлого. Я нашла Библию, которая когда-то принадлежала Берну и остальным. Я подолгу перелистывала ее. Между строк крошечными буквами тремя разными почерками были вписаны пояснения, раскрывающие смысл трудных слов.

Чужеземец (человек из другой страны)

Диадема (ожерелье для головы)

Смрадный (сильно вонючий)

Вертеп (пещера)

Точиться (капать)

Бренный (которому недолго осталось жить)

Недоуздок (веревка для лошади)

Растленный (имеющий недозволенные и злобные помыслы)

Бич (катастрофа, бедствие, часто насылаемое Богом за совершенный грех)