И даже очень...

— Ладно, — вздохнула мама, — дело ваше. Идите, сейчас же умойтесь. И живо за стол.

Но Артем первым делом прошмыгнул в комнату и долго возился там, а когда появился в ванной, медведя с ним уже не было — наверное, спрятал где-нибудь, в укромном уголке…

Артем несколько раз плеснул себе в лицо — так, только кончики пальцев чуть-чуть замочил…

— Вымой руки, — приказал я. — Нечего с грязными руками за стол садиться.

Он промолчал, но даже не шелохнулся.

— Вымой руки, — повторил я, повышая голос.

— Катись-ка ты, знаешь, куда? — вдруг прошипел Артем. Он даже побелел от злости.

В другой раз за такой ответ я дал бы ему хорошего щелчка, но тогда только заметил небрежно:

— Пентюх ты, Артем. Был таким и останешься.

И мы чинно пошли на кухню обедать.

Папа сидел за столом и, дожидаясь нас, просматривал газету.

— Ну, теперь все в сборе, — весело сказал он. — Званый обед за круглым столом короля Артура начинается, — и подмигнул нам обоим. — Прекрасная королева, то бишь мама, прошу налить нам в царские тарелки наши царские супы.

Когда мы покончили с супом и уже было принялись за второе, папа повернулся невзначай к окну и вдруг странным голосом произнес:

— Глядите-ка, что это такое?

Я мигом вскочил.

Там, во дворе, посреди цветистой клумбы, точно удивительное дерево, в пять минут вымахавшее до невиданных размеров, стоял чужой космический корабль — я это понял сразу — и блестел на солнце своими синими отполированными боками, как наша ваза из чешского стекла.

— Что это такое? — повторил папа и изумленно посмотрел на нас с Артемом, словно мы могли ответить ему, хотя, нет, кое-что мы, безусловно, знали, но ведь тогда мы только играли, выдумывая все от начала до конца, а теперь — теперь-то не одни мы видели этот Корабль, но и папа и мама тоже видели, и весь дом, наверное, уже всполошился — что мы могли ответить на этот вопрос?

— Ракета, — только и сказал я. — Настоящая. С Венеры.

— Ты так думаешь? — спросил отец.

— Артем, — позвал я. — Артем!

Тот сидел, даже не шелохнувшись, на своем стуле и молчал, и глядел как-то странно, недоверчиво, что ли, чуть ли не с испугом, а губы его снова вытянулись в дудочку, будто он хотел свистнуть, да так и не засвистел…

— Ну да, — сказал он, наконец. — Видали мы…

И вдруг рука его разжалась, и на ладони я заметил плюшевый лоскуток он сжимал его в течение всего обеда, и вот теперь…

— Артем! — крикнул я.

И тут что-то словно лопнуло, оборвалось в напрягшейся, как кусок сильно растянутой резины, атмосфере.

— Врете вы! — с отчаянием закричал Артем. — Врете! — и, вскочив, с ревом бросился вон из кухни.

— Что это с ним? — изумился папа.

А мама уже помчалась вслед за Артемом — успокаивать, утешать…

— Это ты? — спросил папа.

— Что — я?

— Ты наговорил ему чего-нибудь такого?

— Ничего я ему не говорил. Дурак он — вот и все.

— Ох, Борис, — сказал папа, — чувствую, будешь ты у меня сегодня стоять в каземате инквизиции, носом в угол.

— А я ничего не сделал. Ничего-ничего!

— Это ты сам разберешься, когда простоишь целый вечер. И пытать тебя будет твоя совесть.

— Я не сдамся, — буркнул я.

— Тогда твоя совесть с досады умрет, и я, и мама, и Артем — все мы станем тебя презирать.

— Подумаешь, Артем… — начал было я, но осекся, снова глянув в окно.

Там, во дворе, ничего не было.

Ракета, которую совсем недавно могли видеть все, исчезла, испарилась, вдруг растаяла, как лед на солнцепеке.

— Где она? — охнул я.

— Так-так, — сказал папа. — Вот постоишь в углу и постараешься ответить на этот вопрос. А пока доешь второе — совсем уже застыло.

Я вернулся к столу и, нехотя ковыряя вилкой антрекот, все думал, пытался понять, откуда же взялась эта ракета и, главное, была ли она все-таки на самом деле?

А может, снова кто-нибудь из наших играл (хотя, откуда было отцу, к примеру, знать о наших дворовых забавах?), а остальные, поддавшись азарту игры, лишь поддакивали и умиленно ахали?

Под вечер, когда я все еще отбывал наказание в предназначенном для того углу, ко мне подошел Артем, держа руку за спиной, и сказал вполне миролюбиво — этого карапуза, надо полегать, весьма разжалобили, наконец, мои мучения в проклятой одиночке:

— Устал стоять?

Я хотел было послать его куда подальше, но только кивнул, соглашаясь.

— На-ка, — вдруг произнес Артем и протянул мне что-то мягкое и теплое. — Возьми.

— Что это?

— Мишка. Твоя доля. Здесь ровно половина. И, знаешь, я уже не сержусь на тебя.

«Ну, еще бы!», — подумал я, однако лоскуты взял, и, удивительное дело, мне неожиданно стало очень приятно от мысли, что и у меня теперь есть своя доля чуда…

Так и закончился тот странный день.

С тех пор прошло много-много времени, многое забылось и потускнело. Но одно воспоминание, точнее, даже не воспоминание, а некое радостное ощущение остается постоянно в моей душе — удивительное чувство ожидания, надежда: вот-вот что-то произойдет, случится непременно, нужно лишь дождаться, как уже дождался как-то раз…