И девять ждут тебя карет

Оставалось ровно две недели до пасхального бала, и мне надо было заняться туалетом. Погода стояла плохая, поэтому прогулки с Филиппом можно было отменить, и, хотя в дождливые дни я несколько раз отводила его во двор поиграть, у меня оставалось дома много свободного времени на кройку и шитье. Филипп и Берта были захвачены идеей самим соорудить бальное платье и все время крутились вокруг меня, щупая материал и издавая восторженные вопли при каждой новой стадии его обработки. Конечно, от Берты было больше толку, чем от Филиппа, потому что она дала мне швейную машинку, и я могла примерять на ней свое будущее платье — наши размеры совпадали. Она не выражала недовольства, если ей подолгу приходилось стоять, закутанной в блестящие полосы шелка, в то время как я прилаживала детали и всячески экспериментировала.

По мере того как приближался бал, в замке Вальми царило все большее оживление и праздничное ожидание. Если у хозяев действительно не хватало денег, то, во всяком случае, никто бы об этом не смог догадаться. Я поняла из разговоров, к которым старалась не особенно прислушиваться, что большую часть расходов будет нести сам мсье де Вальми.

— Мсье Ипполит, — шептались слуги, — не очень-то интересуется подобными вещами.

И если в прошлом отец Филиппа охотно финансировал это мероприятие и каждый год приезжал из Парижа вместе с женой, чтобы присутствовать на нем, то сейчас Ипполит, который вместе с Леоном был опекуном мальчика, предпочитал плотно сидеть на мешке с деньгами. Как бы то ни было, казалось, мсье де Вальми решил возродить хотя бы отблеск славных дней «старого графа». Моему непривычному глазу приготовления представлялись в высшей степени торжественными и пышными. Открывались и проветривались все нежилые спальни, ибо на Пасху должны были съехаться гости; настежь распахнулись двери бального зала и большой гостиной; каждая подвеска на люстрах и канделябрах была тщательно вымыта и протерта; зеркала вытерты до неимоверного блеска. Мебель и ковры перетаскивали с места на место под наблюдением орлиного ока Леона де Вальми. Его кресло, казалось, было повсюду: если кто-нибудь из слуг ронял что-нибудь из столового серебра, которое подверглось самой ожесточенной чистке, хозяин слышал стук; если стол передвигали по паркетному полу, вместо того чтобы перенести, гневный голос раздавался из угла комнаты; его видели даже в коридорах верхних этажей, где мсье де Вальми, быстро катясь на кресле, инспектировал спальни; он проезжал по проходам, которыми почти не пользовались члены семьи де Вальми.

Огромный дом, комната за комнатой, готовился к величайшему событию года, и волнение становилось все ощутимее с приближением праздника. Наносились последние штрихи: из теплиц доставили цветы — камелии, лилии и какие-то пышные соцветия, которые я видела впервые, вместе с полными вазами колокольчиков, нарциссов и тюльпанов. Они выглядели прохладными и девственно-свежими рядом с экзотическими цветами, источавшими тяжелый пряный аромат. На одной из галерей был даже устроен миниатюрный грот, где плакучие ивы свешивались над неглубоким бассейном со сверкающими в воде золотыми рыбками, окруженным рядами цикламенов, которые, словно бабочки, присели у его краев. Снаружи прожекторы бросали разноцветные лучи на переливающиеся струи фонтана, взметнувшиеся на тридцать футов в вышину и устремляющиеся к круглому желтому лунному диску. В канун Пасхи установилась хорошая погода, и Пасха началась при ярких лучах солнца, при мягком ветерке, от которого качались в лесах дикие ромашки. Все предвещало веселый праздник.

Замок Вальми праздновал наступление весны.

В воскресенье вечером, когда Филипп лег, я делала последние стежки в своем наряде. Берта осталась, чтобы помочь, и сейчас с видимым удовольствием прохаживалась передо мной, надев мое платье, а я сидела на полу среди разбросанных булавок и критически осматривала свою работу.

— Да... — сказала я. — Повернитесь еще разок, хорошо? Спасибо. Как вы думаете, Берта, сойдет?

Берта весело повернулась, раздув юбки, и сделала грациозный книксен. Я с интересом наблюдала, как она изменилась, сняв форму горничной, — куда только девалась ее прямая, чопорная осанка! В этом мерцающем платье она выглядела тем, кем была, — красивой деревенской девушкой, тоненькой и цветущей, с алеющими от волнения щеками.

— О, как красиво, мисс! Правда, очень красиво! — Она еще раз повернулась, так что широкая юбка раздулась пузырем, потом улеглась красивыми складками. Немного приподняв одну из складок, Берта сказала с легкой завистью: — Вы будете в нем такая красивая!

— Очень боюсь, что это платье будет казаться домашней стряпней рядом с коллекцией туалетов, которые соберутся в зале.

— Не думаю, — упрямо сказала Берта. — Я видела почти все эти туалеты: мы с Мариэттой помогали распаковывать чемоданы. По-моему, самое красивое бальное платье у маркизы из желтой комнаты, хотя она сама отнюдь не картинка — уродина, каких мало.

— Шшш, Берта, — со смехом остановила я ее. — Не говорите мне таких вещей!

Она стала кружиться по комнате, напевая себе под нос: