i dfee46a8588517f8

Что же касается русской буржуазии, то она в силу своей сла­бости и контрреволюционности была совершенно не в состоянии осуществить свои претензии к царизму — борьбу подменяла сло­вом, выбор между реакцией и народом всегда делала в пользу первой. Казалось, такое положение должно было радовать рос­сийский абсолютизм. Но в конечном итоге слабость русской бур­жуазии сослужила ему плохую службу, стала дополнительным и очень серьезным источником собственной слабости. Радость эта была бы уместна лишь в том случае, если бы народ «безмолство- вал». Но он не только не молчал, но совершил в начале века гран­диозную антиабсолютистскую революцию, которая, несмотря на поражение, расшатала и резко ослабила царизм. На смену преж­ней распыленности пришел союз многомиллионного крестьянства с рабочим классом, который, как было уже очевидно, стал постоян­но действующим фактором русской истории.

В таких условиях, отличительной чертой которых даже после подавления революции было нарастание нового революционного кризиса, царизму позарез требовался надежный сильный союз­ник в лице буржуазии, чтобы не остаться с глазу на глаз с революционным народом. Но если с надежностью в смысле

верности контрреволюции дело обстояло вполне благополучно, то по части силы, влияния на народ все было наоборот. В после­революционный период царизм был вынужден пойти на союз с бур­жуазией в общенациональном масштабе, который он оформил в виде третьеиюньской Думы, создав так называемую третьеиюнь­скую политическую систему. Смысл этой системы состоял в том, что Дума имела не одно, а два большинства, консервативное и либеральное, которые попеременно образовывали октябристский «центр», действовавший по принципу качающегося маятника. Объективная возможность такого попеременного голосования обеспечивалась помещичье-буржуазным составом октябристской фракции. Поскольку помещичий, консервативный элемент в ней преобладал, хозяином в Думе оставалось правительство, целью которого было при помощи такого союза попытаться решить объективные задачи революции «сверху», контрреволюционным путем, но с таким расчетом, чтобы сохранить политическое все­властие за царизмом, предоставив взамен своему союзнику куцые, мелкие «реформы», не затрагивающие основ власти самодер­жавия.

Такая система политической власти, основанная на лавирова­нии между классами, в данном случае между дворянином-по- мещиком и буржуазией, получила название бонапартизма. По­следний создает иллюзию независимости власти от какого-либо класса, в том числе и от господствующего, хотя эта независимость на деле более или менее относительна, ее исключительной проч­ности. В действительности же бонапартистская власть слабее, чем прежняя власть классического абсолютизма, потому что она теряет целиком или частично свою прежнюю постоянную патриар­хальную и феодальную опору и вынуждена попеременно опираться не только на разные классы, но и на отдельные слои и группы этих классов, эквилибрировать между ними, пускаться в открытую и рискованную демагогию, чт,о в критической ситуации может обернуться быстрым и на первый взгляд даже малопонятным и необоснованным крахом.

Подчеркнув, что предпринятый царизмом после революции 1905—1907 гг. второй шаг по пути превращения в буржуазную монархию «осложняется перениманием методов бонапартизма», В. И. Ленин далее писал: «Обывателю не легче от того, если он узнает, что бьют его не только по-старому, но и по-новому. Но прочность давящего обывателя режима, условия развития и разло­жения этого режима, способность этого режима к быстрому... фиаско — все это в сильной степени зависит от того, имеем ли мы перед собой более или менее явные, открытые, прочные, прямые формы господства определенных классов или различные опосред­ствованные, неустойчивые формы господства.