...И другие глупости

А через три месяца, когда я поднялась, то села к столу и моментально написала три рассказа. В одном речь шла о моих близких родственниках, в другом о моих близких друзьях, а в третьем о малом пуделе. Прочитав их, мама сказала, что родственников у нас больше нет, даже не надейся, и друзей тоже нет, такое не прощают, и если бы пудель умел читать, то пуделя у нас тоже бы не было, потому что подобное количество гадостей на один квадратный сантиметр она видит впервые, так что лучше это никому не показывать, но ты не расстраивайся, это ничего, это пройдет, это, наверное, лекарственная интоксикация, это, наверное, из тебя ядохимикаты выходят, не лучше ли померить темпера туру? Да, и трубочка! Непременно попей соку из трубочки!

После маминой рецензии я свои рассказы запрятала поглубже в стол, попила соку и успокоилась. Но что-то там, в моей голове, сместилось. Что-то там стало происходить и даже рваться наружу. И это сильно всех пугало. В принципе такое бывает. Одна известная писательница — имен называть не будем — тоже после тяжелой продолжительной болезни вдруг стала писательницей, потому что раньше, до болезни, она писательницей не была, только известной. А так как меня ни до, ни после болезни никто не знал, мне было легко оправдывать надежды, которые на меня никто и не возлагал. В общем, дело закрутилось. Оказалось, что внутренние резервы организма поистине неисчерпаемы и непредсказуемы. Никогда не угадаешь, откуда что берется. Особенно человеческий мозг дает в этом смысле много пищи для размышлений.

Однажды мы с мужем, большим, между прочим, интеллектуалом, сидели в Останкинском телецентре и выпивали по чашечке кофе в кафе «Кофемакс». По радио крутили песенки из последнего альбома Земфиры. «Замороженными пальцами в отсутствие горячей воды, заторможенными мыслями в отсутствие, конечно, тебя», — пела Земфира.

— Неправильная какая строчка, — сказала я. — Я бы спела «замороженными пальцами в отсутствие горячей воды, замороженными мыслями в отсутствие горячей еды».

— Поэтому ты и не Земфира, — злобно буркнул муж. Он не доверял моим мыслительным парадоксам.

— А представляешь, — продолжила я, — человек не получает никакой горячей пищи и у него смерзается мозг, а потом приходит жена, приносит чай, и мозг начинает отмерзать кусочками, как цветная капуста в пакете.

— Какая жена, какой чай, какая капуста, что ты несешь! — огрызнулся муж. Он не всегда догонял мои мысли, которые бегло и беспрепятственно проделывали путь от головы ко рту.

— Неважно! — махнула я рукой и ушла в себя. Однако оставалась там недолго. — Как тебе такое начало: «Николай Николаевич Никконен, будучи наполовину финном, совершенно не боялся холода»?

— Неплохо, — ответил Большой Интеллектуал. — Это что, юмор?

Ничего я ему не сказала, лишь хвостом по воде вильнула и задумчиво посмотрела на человека, с которым прожила восемнадцать лет.

Поздно вечером, приехав домой, я села за компьютер и ровно через два часа на свет появился Николай Николаевич Никконен собственной персоной. И зажил своей самостоятельной полнокровной жизнью. И у него действительно смерзся мозг, а потом оттаял и стал разваливаться на части, а сам Николай Николаевич вследствие этих мозговых выкрутасов стал переставлять слоги в словах и разговаривать на странном, одному ему понятном языке. Но это так, кстати. В принципе Николай Николаевич никакого отношения к нашему дальнейшему повествованию не имеет. Он просто послужил началом моей литературной лихорадки. После Николая Николаевича ко мне пришло озарение.

— Цикл! — восторженно сказала я, обращаясь к Большому Интеллектуалу. — Я напишу цикл рассказов и назову его «Метаформозы»! Понимаешь почему?

— Конечно! — ответил Интеллектуал. — Почему?

— Ну, там всякие метаморфозы будут происходить с человеческим организмом, он будет форму менять. И смысла, я думаю, там никакого не будет. Одна форма.

— Да, со смыслом у тебя напряженка, — согласился муж, кося глазом в телевизор.

Но я не сдалась. Я написала свои «Метаформозы» — ровно одиннадцать рассказиков. А потом еще столько же, где всякие странные вещи происходят не с тельцем, а с сознанием, ну, то есть оно распадается на части, а никому и дела нет. А потом еще чуть-чуть всяких гадостей про родных и близких. И позвонила в одно издательство, и спросила, не нужны ли им рассказики в духе Хармса.

— Что вы, девушка, — ответили мне. — Напишите лучше роман.

— Как же я его напишу, если у меня в голове одни рассказики в духе Хармса? — поинтересовалась я.

— Вот из какого-нибудь рассказика и переделайте. У вас там сколько страничек? Пять? Ну, сделайте триста.