...И другие глупости

С профессором Мендельсоновым Мурка познакомилась в институтской преподавательской столовой, куда, еще будучи студенткой, нагло протыривалась пить кофе. И вот сидит она как-то, пьет свой кофе, а на соседний стул подсаживается довольно скрюченный экземпляр в обвисших штанах и нашлепке из свалявшихся волос в области темечка. Садится он со своим кофе и плюшкой, ест, пьет и непрерывно бормочет. Мурка сначала слушает, а потом прямо спрашивает — чего это он бормочет. А профессор Мендельсонов, оказывается, бормочет свою генеральную идею. А так как слушателей у профессора Мендельсонова не так чтобы очень, можно сказать, вообще нет, он эту идею нашей Мурке и излагает. Профессор Мендельсонов хочет перевести в цифры понятия и предметы обыденной жизни и вывести таким образом вполне неплохую формулу счастья. Например: хлеб пшеничный (100 грамм) — 1, сырок глазированный ванильный — 2, кофе (200 грамм) — 3, молоко (200 грамм) — 4. 1 + (2 + 2) х 3 + (4 : 4) = 20. Вот формула утреннего завтрака, во время которого профессор Мендельсонов принимал внутрь один кусок хлеба, два сырка и чашку кофе с небольшим количеством молока. Таким макаром он планировал оцифровать весь человеческий быт и называл это математическим анализом действительности. В общем, профессор Мендельсонов был ученым с большой буквы «М». Не путать с метро! Мурка его идеей очень заинтересовалась и предложила ему свою помощь в обсчете продуктов питания, так как продуктами питания интересовалась отдельно и сильно. И обсчитала. Профессор остался доволен. Тем временем Мурка закончила институт, поступила в аспирантуру и пригласила профессора Мендельсонова стать своим научным руководителем. Диссертацию Мурка писала о кофейных зернах. Что-то там в этих зернах ее сильно волновало. А может, в память о первой встрече с профессором. Вся питерская Техноложка и отдельные персонажи из московской Менделавочки принимали посильное участие в написании Муркиной диссертации. Иногда персонажи приходили к Мурке домой помогать ей разбираться в кофейных зернах, и Муркина бабушка кормила их на кухне щами. Мурка запиралась у себя в комнате и ворчала, что они слишком громко чавкают.

Между тем профессор продолжал собственные научные изыскания. Долгими зимними ночами сидел он за письменным столом, брызгая чернилами, слюной, соплей и слезой. А иногда даже и кровью. Метель пела за окном, и сердце пело в груди мендельсоновской соседки Клавы (профессор жил в коммуналке), когда, сложив руки на груди, она стояла в дверях и наблюдала за деятельностью Мендельсонова. Клава давно имела виды на его костистую плоть, тем более что ее собственная плоть оставляла желать худшего. Глядя на грудь Клавы, невольно думалось, что она проглотила две пуховые подушки. В институте Мендельсонов почти не появлялся, лекций не читал, зарплату не получал и скоро обратился в прах. В том смысле, что, беспокоясь за судьбу человечества, совершенно не думал о своей скромной персоне. Покрылся пылью, слежался и даже несколько заплесневел. Писал он теперь на туалетной бумаге, а есть совсем не ел — питался идеями. Сон профессора был тревожен. Снились ему столбцы цифр, выводки формул и косяки логарифмов. Профессор вскакивал в холодном поту и бросался к столу. Ему казалось, что именно сейчас, сию секунду он видел во сне заветную формулу. Записав формулу, он засыпал безмятежным детским сном, а утром, едва взглянув на листок, с отчаянным ревом раненой барабульки уничтожал плод ночных усилий. Листы бумаги поочередно: рвались, комкались, продирались насквозь, летели в корзину, в угол, в стену, за окно, в клозет. А один был даже съеден товарищем Мендельсоновым на завтрак как несущий особо опасное заблуждение. Потом, правда, его сильно тошнило и рвало в коммунальном сортире. Чернила, которыми была выведена формула, оказались несвежими. Клава ждала его на выходе с мокрым полотенцем и обиходила всеми доступными способами, кроме одного, к которому товарищ Мендельсонов после полного опорожнения организма был не вполне готов.