...И другие глупости

Сегодня мы сидим в кафе по Мышкиной инициативе. Вчера она позвонила Мурке в Питер и склочным голосом объявила, что утром в 11 часов будет встречаться с ней и со мной у памятника Пушкину, потому что очень надо. Мурка рванула на вокзал, протырилась в какой-то дополнительный вагон и всю ночь просидела на мешке с картошкой, которую начальник поезда вез своей московской бабушке. Мурке в Питере совершенно нечего делать. Нет, у нее, разумеется, и муж, и двое детей, и квартира двести метров, и мама, и отчим, и свекровь, и куча работы, но как-то она так умеет устроиться, что ей в Питере совершенно нечего делать. И вот теперь, сидя в московском кафе за чашкой чая, она пытается полчасика соснуть и даже начинает похрапывать, клонясь головой в яблочный пирог. Но Мышка соснуть не дает. Мышка смотрит на нас загадочно и даже как бы торжествующе. Мышка щиплет Мурку за руку и объявляет, что сейчас сообщит нам что-то очень важное. Мы замираем. Потому что давно ждем от Мышки кардинальных решений. Дело касается ее мужа и совместного Мышкиного с ним проживания. Проживание у Мышки трудное. Конструкция ее семейного счастья замысловата. Амплитуде его взлетов и падений позавидует любая кардиограмма. Тут нам придется сделать первое лирическое отступление о методах джигитовки и дрессуры в домашних условиях и рассказать, как наша Мыша встретила свою большую любовь и почему эта любовь зовется

Настоящий Джигит

Настоящий Джигит спустился с гор. Там, в горах, его, видимо, звали как-то иначе, но мы этого имени не знаем. Для нас он всегда был Настоящим Джигитом. Потому что, как вы понимаете, спустился с гор. И обратно больше не забирался. Как-то, проснувшись рано поутру, он вышел из своей сакли — или чума, или яранги, или вигвама, нужное подчеркнуть, — зачерпнул горсть студеной воды из горной речки, скачущей по камням, как молодой козлик на выпасе, накинул на плечи бурку, надвинул на лоб папаху и начал осуществлять спуск вниз. Старушка-мать голосила на пороге сакли (чума, яранги, вигвама, нужное подчеркнуть), но он не обратил на ее горловое пение никакого внимания. Он закинул за одно плечо бурдюк с вином, за другое — мешок с брынзой и пошел своей дорогой.

— Я еще вернусь в аул, мама-батоно (-джан, -сан, -оглы, -балды, нужное подчеркнуть), — сказал он на прощание. — И привезу с собой красавицу-жену.

Этой красавицей-женой пришлось стать нашей Мыше, но ни она, ни Настоящий Джигит еще об этом не знали. Мыша вообще не подозревала о существовании Настоящих Джигитов, поэтому жила относительно спокойно.

Большой город встретил Настоящего Джигита неласково. Не то чтобы он вообще не хотел с ним встречаться, но по большому счету Настоящий Джигит был ему не нужен. А город Настоящему Джигиту как раз наоборот — нужен, и еще как. Поэтому Настоящий Джигит городу всячески льстил и подпевал. Он сложил о городе песню, где говорилось о том, что «большой город — это аул его сердца», а «улицы — это реки его души», а «дома — это мозоли на трудовых ладонях города», что, по правде говоря, довольно сомнительный комплимент. Циничная Мурка, услышав в первый раз эту песню, спросила у Настоящего Джигита:

— А лужи? Лужи — это что?

Но Настоящий Джигит никогда не отвечал на вопросы сомнительного свойства.

Мышку Джигит застукал в той самой редакции, где мы боролись с пишущими машинками. К тому времени он был уже известным писателем и даже издал несколько книг под общей пионерско-пенсионерской тематикой. Он писал нравоучительные рассказы, которые всегда заканчивались одной фразой: «Вах! — сказала бабушка Сулико (тетя Тамрико, дедушка Илико, дядя Илларион, сосед Кахи). — Какой хороший мальчик этот Вахтанг из Телави (Сандро из Чегема, Мамука с проспекта Руставели, 25)! Помог старушке (старику, инвалиду, ветерану Великой Отечественной войны, заслуженному деятелю искусств, почетному члену общества лилипутов) донести до дому мешок картошки (кувшин вина, пучок лука, моток шерсти, кусок сыра)!». Издав первый сборник рассказов, Настоящий Джигит тут же двинулся в Союз писателей, куда и был принят практически без конкурса, потому что конкурсы на Настоящих Джигитов там не проводились. Там проводились конкурсы на настоящих писателей. С одной стороны. А с другой — чувствовался большой дефицит в сфере национальных литератур на языках маленьких, но гордых народов Кавказа. И вот приходит к ним наш Настоящий Джигит, приносит рассказы и неожиданно оказывается, что он единственный человек, который пишет на языке своего конкретного маленького народа. А может, вообще единственный, кто в этом народе умеет писать. И его принимают в Союз. И дают однокомнатную квартиру на задворках империи, в Коровино. И издают следующий сборник пионерских рассказов.