Уилл увидел взрыв, словно вспышку миллиарда ламп, затем наступила темнота, и невидимая игла где-то снаружи, за веками, скакала и шипела, будто оса, привлеченная горшком меда, нагретого на солнце, пока неслышный уже голос пел о навсегда зашитых глазах, навсегда погасшем дневном свете.
— Вот заклятая игла, завершила, стрекоза, свое дело с глазом, с ухом, с губой, с зубом, шов закончила сшивать, внутрь зашила темноту, пыли холм насыпала, сном глубоким нагрузила, ты теперь вяжи узлы, накачай молчанье в кровь, как песок в речную глубь. Так. Так. Так.
Отойдя в сторону, Ведьма опустила руки.
Ребята стояли молча. Разрисованный Человек выпустил их из своих объятий и отошел назад.
Женщина из пыли, торжествуя, обнюхивала созданных ею близнецов, в последний раз ощупывала их, наслаждаясь изваянными ею статуями.
Безумный Карлик топтался по теням мальчиков, как лакомство, обкусывал их ногти, нашептывал их имена.
Разрисованный Человек кивнул в сторону библиотеки:
— Часы привратника. Остановите их.
Широко раскрыв рот в предвкушении чужой гибели, Ведьма отправилась под мраморные своды библиотеки.
Мистер Дак приказал:
Левой, правой, ать, два, ать, два…
Мальчики спустились по ступеням; рядом с Джимом шел Карлик, рядом с Уиллом — Скелет.
Спокойный как сама смерть, Разрисованный Человек следовал за ними.
44
Где-то неподалеку, словно в добела раскаленной печи, горела рука Чарльза Хэлоуэя, переплавляясь в боль и напряженность. Он открыл глаза. И в этот миг услышал такой громкий вздох, словно захлопнулась дверь парадного, и в холле запел женский голос:
— Старик, старик, старик, старик?
На месте его левой руки с исступленной болью пульсировала кровавая масса и тем поддерживала его жизнь, его волю, его внимание. Он попытался сесть, но боль страшной тяжестью тянула его вниз.
— Старик?..
Не старик! В пятьдесят четыре года не старость, яростно подумал он.
И тут она пришла, по стертому каменному полу; ее пальцы, как крылья ночной бабочки, хлопали по корешкам книг, вслепую читая названия, из ее ноздрей вырывались ночные тени.
Чарльз Хэлоуэй извивался и полз, извивался и полз к ближайшему стеллажу, превозмогая боль, не в силах пошевелить языком. Он должен подняться, вскарабкаться на полки, туда, где книги станут его оружием, он будет бросать их на того, кто крадется там, в ночной тьме…
— Старик, я слышу твое дыхание…
Она медленно двигалась в сторону, откуда доносилось его дыхание, ее тело улавливало каждый всплеск его боли.
— Старик, я чую твою
Если бы он мог выбросить в окно руку вместе с болью! И она лежала бы там, колотясь как сердце, призывая к себе Ведьму, заставляя ее пойти по ложному пути в поисках этого ужасного костра боли. Он представил себе, как рука, изогнувшись, лежит на тротуаре, и Ведьма направляет свои чуткие ладони к этому бьющемуся, одинокому куску боли.
Но рука оставалась на месте, светилась, насыщая воздух запахом гари, торопя и призывая странную, похожую на монахиню цыганку, которая уже раскрыла свой алчный рот.
— Будь ты проклята! — закричал Чарльз Хэлоуэй. — Я здесь!
И тогда Ведьма, как одетый в черное манекен, быстро повернулась, подкатила, словно на роликах, и закачалась над ним.
Он даже не взглянул на нее. Такая тяжесть, отчаяние и напряжение охватили его, что он весь ушел в себя и видел лишь вихрем несущиеся тени ужаса.
— Все очень просто, — послышался шепот. — Остановите сердце.
Почему бы и нет, рассеянно подумал он.
— Медленно, — пробормотала она.
Да, подумал он.
— Медленно, очень медленно.
Его сердце, только что бившееся в груди, вдруг упало, пораженное странным недугом, оно дрогнуло, затем успокоилось и стало совсем легким.
— Еще медленнее, медленнее… — внушала она.
Как я устал, ты слышишь это, сердце? Он удивился.
Его сердце слышало. Словно недавно еще крепко сжатый кулак, оно стало расслабляться, один за одним разжимая пальцы.
— Остановись — будет хорошо, все забудь — хорошо, — прошептала она.
Ладно, почему бы и нет?
— Медленнее… совсем медленно.
Сердце спотыкалось, хромало.
И затем без всякой причины, разве что для того, чтобы в последний раз посмотреть вокруг, потому что хотел освободиться от боли, хотел уснуть… Чарльз Хэлоуэй открыл глаза.
Он увидел Ведьму.