И-е рус, олим

Я ответила тебе, правда? Ответь и ты мне. На третий вопрос. Это ведь честно -- я на два первых, а ты всего на один, последний. Когда? Когда, о, Господи? Потому что все, с чем я обращаюсь к тебе безмолвно, но вопя (а я обращаюсь, обращаюсь, даже чаще, чем нужно и уж, конечно, можно), все это несет в себе скрытую жажду знания сроков выполнения. Или, черт побери, невыполнения, извини за "черта", но его же все равно для нас с тобой не существует. Когда же, Господи? Я готова терпеть, страдать, ждать -- причем сколько надо, то есть, сколько ты скажешь. На меня в этом смысле можно положиться. Но скажи? Намекни? Когда? Может быть, мне и не нужно уже выплачивать этот долбаный долг? И этот? И этот? Не говоря уже об оставшихся. Может быть, мне уже можно выпустить сердце из той консервной банки, где оно колотится, вот уже даже знать не хочу сколько лет -- пусть расползается и нежится в пофигизме? Может быть, мне уже можно расслабиться и провести остаток в созерцании? Нет уж, извини, я не хочу услышать сроки от врачей и предсказателей, я с ними никаких союзов не заключала, не оскорбляй меня посредниками -- ведь хоть это я заслужила, правда?..

Или, наоборот, вдруг впереди на дороге еще ждет "лежачий полицейский" счастья, который определит траекторию взлета перед тем, как? Знаешь (а ты конечно же знаешь, потому и молчишь), ведь я, искренне веря в худшее, все-таки честно продолжаю рассчитывать на лучшее. И поэтому ты зря молчишь, правда. Потому что если ты даже ответишь мне -- когда, я все равно не смогу понять к чему мне надо готовиться. И команда телезрителей всегда останется в выигрыше. Просто я буду знать, что на выположенном пути меня ждет Срок. И я буду уважать нас обоих за это.

Давид

В этот раз все не так, как до. Если раньше то, что я ощущал можно было с некоторой натяжкой назвать страхом, то теперь, хоть прежнее сосуще-тикающее ощущение снова появилось, его заглушает болезненное чувство вины. И это не похоже на малую уютную вину перед Леей, за то, что со мной ей было почти так же плохо, как и без меня, за то, что из-за меня она не смогла остаться в Нетании, хотя, конечно, не только из-за меня. А на самом деле моя вина -- в том, что не смог ее защитить. Не похоже это и на детскую вину перед Гришей за испорченную руку. И за стыдную вину перед Кинологом -- за импотентную мстительность. Это вина из той породы, которая бывает перед умершими родителями, неисправимая необратимая вина, только глобальнее, огромнее, ежеминутнее.

На этот раз в моторе полно масла. Это меня тоже пугает. Как будто со мной перестали играть. Я почти ощущаю, как сваленные где-то в углу игрушки превращаются в орудия убийства.

Где-то, очень близко, уже началось вращение, на всех четырех стенах, портреты женщин переглядываются друг с другом, строят глазки вечности, соблазняют собой пустоту, заводят хоровод. Женское присутствие выплескивается через край. Коварство новорожденных лилит прячется за наивностью и негой, стоящей в их нарисованных глазах.

Я понимаю -- началось. И это теперь не просто аллергическая реакция на новые портреты, уже сотворенные Гришей. Он обокрал Город, чтобы на вырученные за краденое деньги купить ему саван.

Кот

Скрип я услышал не сразу. Сначала предощутил. Понял, что сейчас заскрипит. Небо и Город медленно-медленно начали свое вращение в противоположные стороны. Город и окаменевшее небо дернулись и заскрипели, двинувшись вокруг оси -- Краеугольного Камня. И я, перед тем, как ужас захватил меня целиком, успел с досадой и жалостью подумать о беспамятном Ицхаке, ослабившем объятие своих лап вокруг скалы, придавившем ее, как пробку всей тяжестью умершего тела, но не способном помешать вращению жерновов.

Еще совсем немного времени, и гранатовые зерна вертикалов и котов смешаются в одной общей вязкой муке. И никто даже не попытался, перед тем, как запустить жернова, отделить зерна от плевел. И уже не попытается, потому что некогда. Все. Жернова будут крутиться все быстрее, притираясь к друг другу, давя нас как кошенилей и окрашиваясь в кармин. Вращение нижнего камня, Города, будет распространяться и распространяться, пока не захватит всю твердь земную. А потом верхняя, небесная твердь сотрет нижнюю. Но этому свидетелей из мяса и костей уже не останется.

О, Сфинкс! Зачем ты не дождался, зачем ты умер! Я не знал как тебе помочь, но я же был готов это сделать! И решимость моя уже переломила хребет инстинкту самосохранения. Не успел. Соперничество между вертикалами и котами выиграла смерть. Я завыл и выставил когти, чтобы падая в утробу вечности, хотя бы располосовать ее пищевод.

(C)