И-е рус, олим

Опьянение от первой волны веселья, захлестнувшего всех в доме Линя, прошло почти сразу. Вернее, оно не прошло, а просто осело от тревоги. А теперь, после небольшого глотка, что-то внутри взмутилось, и сразу стало легче. А тут еще появился этот нелепый бреславский хасид, заторможенный, словно спящий. Он смотрел близорукими, добрыми, воспаленными глазами. Когда я увлекался христианством, примерно так представлял апостола Петра. Или это я придумал сейчас, оттолкнувшись от того, что оба они "ключники".

-- Йоханан,-- сказал каждому из нас ключник, словно называл пароль. И вглядывался, определяя -- достойны ли мы рая, можно ли нас пропустить. Или ада. Потому что я до сих пор относился к этой затее с пещерой скорее плохо.

Но все-таки дом Шарона, как станция на пути, -- это хороший признак. Хотя бы потому, что Шарон это: защитник, генерал, отец, толстый дедушка-фермер, хитрый лис, наш племенной тотем. Если этот знак появился над тайным ходом, то, может быть, все будет хорошо. А если этой ночью все будет плохо, то хорошо будет позже. Или, по крайней мере, все будет не безнадежно, или не совсем безнадежно.

Йоханан попросил нас не шуметь -- у него уже спали. Сопя, толкаясь, натыкаясь и шушукаясь, мы, ведомые Йохананом, оказались на кухне. На кухне моей бабушки, только чуть длиннее и уже. А оснастка та же.

-- Выпьешь с нами, Иван? -- спросил Гриша.

Йоханан умудрился одним неторопливым движением головы обозначить вежливый отказ и направление на стаканы. Пока мы разливали, он нашел для нас фонарик, пару субботних свечей и еще несколько ханукальных, тонких, как ножки опят и спросил:

-- Все?

Мы суетливо допили. Лея сунула мне в рот конфету, солоноватую от вспотевшей ладошки.

Йоханан зажег свет в коридоре и объяснил, что в подвал надо проходить через детскую, поэтому осторожно.

-- Главное на детей не наступите,-- подхватил Гриша.-- Потому что если на визг прибежит мама -- мало не покажется.

Не наступить было сложно. Глаза еще не привыкли к темноте, и казалось, что это не маленькая спальня, а большая кровать. Дети были всюду -- на полу, на выдвижных ярусах, поднимающихся почти к потолку. Когда, гуськом, мы миновали спальню, Кинолог прошептал:

-- Ещщ! Инкубатор пройден! Вышли на второй уровень!

А вот у нас, живущих, словно играющих в компьютерную игру, было почему-то всего два ребенка -- у Леи и у Кинолога. И это на семь особей, уже прошедших экватор репродуктивного возраста.

Потом спустились по очень узкой самодельной лесенке. И сгрудились в маленьком предбаннике, уже подвальном, потому что было сыро и пахло затхлым сквозняком, как бывает только под землей.

-- Все твои? -- спросил Ортик.

-- Это только мальчики,-- сказал Гриша.

Йоханан утвердительно кивнул и в последний момент обозначил вопрос движением подбородка:

-- А у тебя?

Ортик подергал плечами:

-- Еще нет.

-- Уже нет, гы,-- не утерпел Кинолог.

-- Молись,-- серьезно посоветовал Йоханан.-- Обратно когда?

-- А черт его знает,-- сказал Гриша.-- Я ведь дорогу обратно все равно не найду. Так что ложись спать, а мы утром через общий вход слиняем. Это наша с Давидом традиция.

-- Тогда я запру,-- кивнул Йоханан и, не прощаясь, ушел.

Сверху раздался лязг -- он закрыл решетку на замок, и тут же погас свет. Мы торопливо, даже чуть торопливее, чем необходимо, зажгли свечи. Тьма отступила и ожила -- стала приплясывать неподалеку и кривляться.

-- Как будто за кладом идем, да? -- шепнула Лея.

Я сжал ее руку. Я был рад, что она со мной, что рука ее теплая, потому что в этом склепе мне чудился, скорее, не клад, а "хлад".

Шли сначала по узкому коридору, который становился все уже и ниже, а потом и вовсе превратился в лаз. По нему мы протискивались долго, обтирая кожей и одеждой какую-то слизь. Потом лаз снова стал коридором, и мы снова зажгли свечи. Стало веселее, если это слово вообще уместно. Гриша впереди размахивал фонариком и вдруг запел:

-- Во Содоме, во Гоморре

Бегала собачка!

Я в пещеру Цидкиягу

Лезу на карачках!

Кинолог тут же подхватил:

-- Я в пещере Цидкиягу

На чужую милку лягу!

Подержите нам свечу -

Помолиться с ней хочу!

Белла каким-то чужим высоким голосом тоже присоединилась:

-- Я в пещере Цидкиягу

Согнала с себя милягу -

Тут в каменоломне

Быть с тобою в лом мне!

Кинолог вмиг ответил отредактированным вариантом:

-- Я в пещере Цидкиягу

Помолясь, на милку лягу!

Чтоб в пещере Махпела

Она сына родила!

Мне хотелось как-то это прекратить. Не знаю, как объяснить... Нельзя было! И шуметь нельзя, и ерничать. Но и выглядеть перед Леей идиотом тоже не хотелось. К счастью, у Беллы зазвонил мобильник. Под землей такой привычный звонок звучал резче, раскатистей, агрессивней, как третий звонок в театре, как последний звонок. Она рассказывала Линю, что мы делали, как было, где находимся. Уверен, всем ее рассказ нравился больше происходившего на самом деле. Но чем дольше длился разговор, тем более усталым становился ее голос, словно Белке было очень тяжело с ним разговаривать. Или это Линь ее чем-то грузил.