И-е рус,олим

И что теперь? Я сидел на чужом, запорошенном пеплом подоконнике и смотрел сквозь пыльное стекло на чистую городскую ночь, и она была как будто в грязных разводах, припорошенная серостью и унынием. Меня зацепила когтем подлая мысль: "А вдруг я, дорогой, продукт чьего-то ума?"

Похититель включил свой компьютер, но не сел за него, а вышел на кухню. Экран наливался электричеством, словно мир -- зарей. И я вдруг увидел, что со стола смотрит на меня каменный сфинкс. Смотреть в глаза каменному сфинксу нельзя, потому что этим ты как бы вызываешь на поединок не его, а тех, кого он олицетворяет. И такой вызов, если задержать взгляд, превращается в вечность, ибо когда наглец, вызвавший сфинкса, захочет отвернуться, сделать это он уже не сможет. Поэтому я поспешно взгляд отвел, но боковым зрением видел, как словно живой огонек свечи, поддерживает мое одиночество каменная фигурка на столе. Откуда взялся у Похитителя этот древний андросфинкс, тысячелетия пролежавший в песках Газы? Его потревожили уже при моей жизни, он прошел через девять пар вертикальих лап, прежде чем оказался в моем Городе, чтобы напомнить мне о данном Обете. О, как тяжела лапа избранности на моем хребте...

Меня охватила тоска или тревога, или тревожная тоска, но не тоскливая тревога, это точно. Тоскливая тревога была у этого, у Похитителя. Как он испугался там, в моем доме у Белки, когда увидел, что Город вернул себе украденное -- меня, дорогого. Как заглючил его мафусаилов софт, когда он меня увидел. Как дрогнул его голос. А он, значит, считал, что за его новой решимостью и стойкостью уже не разглядеть тревоги? И как жалок он сейчас, когда под нашими со сфинксом взглядами, в десятый раз суетливо прокручивает на астматическом магнитофоне обычный пустой треп Аватаров.

Белла

"Час больших собак" незаметно сменился часом просветленных пингвинов. Небольшие стайки спешили на утреннюю молитву к Стене Плача, поскальзываясь на потной от росы мостовой.

Две стеклянные стены -- окно и экран. За ними -- два по-разному чужих и по-разному нереальных мира. В одном шаркают под окном мои прапрадеды. В другом мои современники обсуждают стихи Кота:

Сладостная небрежность. Сразу необычная и оригинальная ассонансная форма: фламенко -- мгновенно. От нее остается ощущение моментального, легкого, незатейливого, но в то же время, по-лорковски пронзительного танца "смерти" и "любви"...

Двое остановились прямо под моим окном и разговаривали на незнакомом мне идише. А на знакомом мне русском писали:

Видно, что кошачий костюм автор надевает неспроста. Желание играть без правил, быть вне контекста, вне литературной мешанины из стилей дает о себе знать. В этом почти зверином экстазе есть метафизичность, касающаяся поэзии шутовской, гримаснической. Вспоминаются поздние французские символисты, Белый, Бертран, Аполлинер, Жакоб...

Я, наконец, решилась выключить компьютер, хотя еще хотелось кое-что дочитать в гостевых. По дороге в спальню я покосилась на зеркало и обменялась взглядом с усталой красноглазой фурией, заходящей на посадку после ночной смены. И я зацепила по дороге телефон.

Давид долго не отвечал. Очень хорошо. Наконец, его сиплый голос протолкался сквозь тишину:

-- Алло... Кто это?

-- Это добрая-добрая самаритянка. Наши добровольцы готовы немедленно выехать к вам и помочь в борьбе с похмельем.

-- Белка! Ты?! -- искренне обрадовался Давид.-- О, хорошо что ты меня разбудила! А то с перепоя биоритмы штормят. А дел невпроворот...

Черт, как же я забыла! Сонная богиня мести промахнулась. Этот гад ведь почти не спит. Правда, раньше он похмельем мучился, как совершенно стандартный экземпляр.

-- Головушка бо-бо?

-- Еще не понял. Кажется -- нет. А сколько времени?

Голос звучал все бодрее, как музыка советских композиторов.

-- Светает.

-- Вижу. Да не ори... Это я не тебе. Это я Аллергену -- мы его так и не довезли. Кинолог отказался.

-- Тогда продолжим тему. Я тут повторила твой сетевой маршрут и многое не поняла...

-- Так ведь и я, Белка... прости, Рахель, много чего здесь не понимаю. Но ты спрашивай, спрашивай.

Эта его утренняя бодрость меня одновременно и подзаряжала, и добивала.

-- Я поняла, почему ты считаешь, что Аллерген -- это не (C). Этот сетевой Аллерген появился раньше, чем ты подарил им котенка, да? И (C) назвали котенка в честь этого поэта, да? Тоже, если не врет, рыжего.

Давид с удовольствием подхватил тему, но делал какие-то странные паузы, и я представила, как он, прижимая трубку плечом, пытается одновременно поджарить себе яичницу, задать корм коту и найти чем опохмелиться:

-- Все не так. Смотри сама. Кота я им подарил еще в мае. А в Сеть он начал выходить совсем недавно. Гм... Даже самому не верится, что настолько недавно.

-- Подожди, Давид! У него же вышла книга. Ты вообще представляешь, сколько для этого требуется времени?

Радостно хрюкает:

-- Так это же Сеть, Рахели. Тут время течет по-другому. Считай, неделя за год.

-- При чем здесь Сеть? Книга вышла в каком-то нормальном питерском издательстве.

-- Ну, положим, не в совсем нормальном. Ты ведь про "Геликон-плюс"?

-- А чем оно не нормальное?