i e8c15ecf50a4a624

С черносотенцами сомкнулась господствующая право­славная церковь. Следуя приказам архиереев и консисто­рий, «батюшки» вступали в «Союз русского народа» и «Союз Михаила Архангела», возглавляли их местные отделы, произносили с церковных амвонов погромные про­поведи. В огромных количествах стала издаваться «народ­ная» церковная литература, где призывы к обскурантизму перемежались с псевдодемократической демагогией.

Страна управлялась на основе Положения об усилен­ной и чрезвычайной охране, которое наделяло местную администрацию огромными правами, позволяя ей издавать обязательные постановления, имевшие фактически силу закона. В результате многие местности и губернии превра­тились в настоящие сатрапии и имена ряда губернаторов и градоначальников сделались нарицательными.

Ялтинский градоначальник генерал-майор Думбадзе издал приказ, требовавший выбирать во II Государствен­ную думу только «истинно-русских людей» вместо «христо­продавцев» — бывших депутатов I Думы. Он приказал сжечь дом некоего Новикова, с балкона которого, как ему показалось, была брошена в него бомба, не разрешив при этом квартирантам вынести свое имущество. Год спустя Думбадзе разразился новым приказом. В нем он обязал «беспощадно наказывать» хозяев, которые впустят к себе «злодеев-врагов», а их дома грозил, «наподобие дома Но­викова, уничтожить без остатка» [8].

Даже октябристы вынуждены были сделать в Думе за­прос о Думбадзе. В запросе рассказывалось о том, как ялтинский правитель выслал 72-летнего тайного советника за отказ подписаться на ч!ерносотенные издания, избил психически больного арестанта, другого арестанта при­казал пороть, «пока не сознается», в результате чего истя­зуемый, не выдержав мучений, облил себя керосином и сжег. Цитировались некоторые из выражений Думбадзе: «я тебя выпорю, мерзавец», «запру в тюрьму», «законов таких не потерплю» и т. д. На этот запрос Думбадзе отве­тил: «Поступать буду всегда и впредь, как поступаю те­перь и поступал раньше» [9]. Газеты пестрели заголовками: «Времен думбадзевских и покоренья Крыма», «Из Дум- бадзии» и т. п. и одновременно сообщали о «высочайшей благодарности» генералу Думбадзе за «отличный порядок» в Ялте и окрестностях во время пребывания там царской семьи [10].

Не менее прославился одесский градоначальник Тол­мачев. Одесса была отдана им во власть черносотенцев. Победа их на выборах в городскую думу была обеспечена

нанятыми крючниками. Доставленные на автомобилях к зданию думы, где происходили выборы, они силой за­ставляли избирателей отдавать свои голоса за черносотен­ных кандидатов. Банды «союзников» громили редакции неугодных газет, избивали сотрудников, в том числе и женщин. В наказание за сообщение об учиненных разгро­мах Толмачев заставил эти газеты восхвалять на своих страницах деятельность «Союза русского народа» [11][12]. О том, что творилось в Одессе, газеты сообщали под заголовками: «Толмачевская Одесса», «В толмачевском воеводстве», «Эдикты ген. Толмачева» и т. п. Два запроса о Толмачеве в Думе были так же безрезультатны, как и запрос о его ялтинском коллеге.

Наиболее мрачную картину представляла собой дея­тельность нижегородского губернатора А. Н. Хвостова. Особенно он отличился во время избирательной кампании в IV Думу. С помощью фиктивных цензов, священников и полиции от Нижегородской губернии прошли в Думу исключительно губернаторские ставленники. Один из дру­зей Хвостова позже дал ему следующую характеристику: «Бывший нижегородский сатрап. Ест людей живьем... 100 сантиметров в окружности, 8 пудов веса» ^п.

Достойными соратниками Думбадзе, Толмачева и Хво­стова были костромской губернатор Веретенников, там­бовский губернатор Муратов и многие другие.

Даже ко всему привыкший российский обыватель в изумлении восклицал: «Какое же сравнение! При Плеве много лучше было» [13].

«Вехи». Но одних репрессий, чтобы задушить революцию, было мало: спустя полгода после того, как Плеве был убит, в стране началась революция, которую он пытался заду­шить в зародыше самыми свирепыми полицейскими мера­ми. Под свинцовым дождем репрессий зреют только семена ненависти и становится нестерпимой жажда расплаты. Реакция могла прочно утвердиться лишь в том случае, если бы из сознания масс удалось вытравить память о ре­волюции и добиться их примирения с понесенным пора­жением. Требовалось, чтобы контрреволюция восторжест­вовала также идейно. Но идейный арсенал царизма, бед­ный и грубый, потерявший кредит в глазах народа за годы революции, не годился для идеологического обоснования реакции. За решение этой задачи взялись владельцы более тонких идейных средств — теоретики и вожди контррево­люционного либерализма.