И это пройдет…

— Не знаю, — развела руками Аня, — мне не особо интересно, я помню, как-то на одном из праздников они с подругами кишечные инфекции и лекарства от поноса обсуждали, вот где гадость-то! — воскликнула она, поднимая палец вверх. — Ты знала, что кал бывает зелёный и пенящийся?

Оля поморщилась и отрицательно покачала головой.

— А он бывает, — не замечая реакции подруги, продолжала Аня, — при дизентерии, лактозной недостаточности, лямблиях, сальмонеллёзе. Во работка у врачей, чужие какашки разглядывать да гадать, чего это они позеленели. Бе, — Аня высунула язык.

— Всё, все, хватит, — простонала Оля, она не хотела это слушать. Ее мама никогда не обсуждала детали своей работы и не посвящала дочь в анатомическое устройство человека. — А кто шашлык жарит?

— Мамин друг, он в газете нашей городской работает директором по рекламе, — ответила Аня, — вон там тетя Женя, — показала девочка рукой, — а это моя крестная и ее супруг.

— А вон тот стройный парень кто? — спросила Оля, указывая на курящего у забора высокого молодого мужчину.

— Мамин ухажер, — поджав губы, ответила Аня.

— Ого, а сколько ему лет, — выпалила Оля.

— Да уж немного, вообще он мне не нравится: мутный какой-то, неприятный, гнусный даже. Но мама его почему-то выбрала, — недовольно ответила Аня.

— Где же она с ним познакомилась? — удивилась Оля.

— Не поверишь, на работе. Но он прям фу, еще душится все время какими-то омерзительными одеколонами, — зло прошипела Аня, — я вообще не понимаю, как мама могла на него засмотреться. Вот мой папа красивый, умный, добрый, статный, а этот- скарабей.

— А почему твой папа не приехал маму поздравить? — бестактно спросила Оля.

— Приезжал утром, но он никогда не задерживает, так заглянет на полчаса. У него своя семья, без нас, — грустно ответила Аня.

Оле стало неловко, она знала, что родители подруги вместе не живут, но без подробностей. Мужчина, который жарил мясо, взял гитару, подкрутил колки и начал наигрывать. Аня прислушалась и тут же улыбнулась.

— О, сейчас мама петь будет. Ты знаешь, как она хорошо поёт, а танцует! Вот бы и мне так.

Маргарита Викторовна сидела на длинной лавке, ее пушистые волосы были рассыпаны по плечам, их яркий рыже-каштановый цвет оттенял белый сарафан. Оля не знала, сколько ей лет, но выглядела она очень молодо. Высокие скулы, полные губы, точеный правильный нос, брови в разлет и блестящие глаза. Оля определённо могла назвать ее очень красивой женщиной. Ей было любопытно послушать, как же она поёт:

«Саната для полусонной струны,

Не надо, прощания мне не нужны.

Небрежно тебя коснулась рука,

Тебе это все еще приятно?

Я в платье из полупьяной парчи,

Объятье во мне аккордом звучит,

Сумею я выжить наверняка.

Не забывай, ладно?

Полумрак, полушепот, полумолчанье,

Незатейливый опыт непониманья,

В полусладком бокале лунные блики,

Чье-то счастье искали две половинки»¹⁰.

Ее голос был странным, твердым, но при этом тягучим, он переливался словно ртуть. Немного опереточный, немного джазовый увлекал за собой, заставлял вслушиваться в слова, погружаться в мелодию. Гитарное танго, сопровождающее песню, то затихало, то нарастало, отстукивая сердечные ритмы. Солнце, опускавшееся за горизонт, словно замерло, чтоб дослушать до конца романс в полутонах. Оля вслушивалась в беспокойную, нервенную аранжировку. В ее душе просыпались какие-то дикие, странные образы, которые она никак не могла узнать.

23 октября 2002 года

Оля сидела за столом между мамой и папой и уписывала за обе щеки макароны. Папа выглядел холодно и озабоченно, он нервно переключал пультом каналы телевизора.

— В Москве введен специальный план «Гроза» в связи с захватом заложников на Дубровке, наши корреспонденты находятся сейчас там, мы ждем прямых включений, — тревожным голосом вещал диктор.

Оля непонимающе посмотрела на папу. Его озабоченное лицо ее пугало. Добродушная, прячущаяся в мягкой бороде улыбка, пропала с тех пор, как он вернулся из США, они с мамой стали меньше разговаривать. Оля знала, что папа спит на диване в гостиной. Глаза его замерли, он не шевелился и весь был обращен в слух. Мама, поливавшая на подоконнике цветы, тоже словно оцепенела.

— Ну вот опять, сколько это может продолжаться, ты по-прежнему считаешь, что здесь надо жить? — сердито вскричал отец. Он вскочил и вышел из комнаты.

Олина мама бледная словно мел, опустилась на диван, вода из красной лейки капала ей прямо под ноги.

— Мам, — позвала девочка, — у тебя льется.

— Еще ты меня поучи, — прикрикнула мать, поднимая на дочь злые глаза. Оля прикусила язык, последнее время мама очень часто ругала девочку, в основном это происходило после ссор с папой.

Оля слышала, как в коридоре, отстукивая по рифлёной, выкрашенной масляной краской желтой стене, отец набирает чей-то номер на стационарном дисковом телефоне. Его облегченный возглас, а потом взволнованный бас показались девочке странными и неприятными, она тоскливо поежилась.

***