...И гневается океан<br />(Историческая повесть)

Посреди крепости была площадь для военных маршировок — пласа, залитая белым солнцем. Ее окружали длинные глинобитные строения, очевидно казармы. Дом коменданта с открытой верандой на плоской крыше глядел окнами в сад. Окна, узкие и незастекленные, походили на амбразуры, и в них шелестели лакированными листьями ветки лавра.

В просторной комнате, куда дон Луис привел гостей, вдоль стен стояли кресла и диваны, обитые красной сухой кожей. На большом дубовом столе высилась резная фигура распятого Христа, перед которой трепетал бесцветный лепесток свечи. Возле камина ладной горкой были сложены дрова, и от них пахло сосновой корой.

Дон Луис, извинившись, вышел и через минуту вернулся с полной осанистой женщиной в кружевной мантилье. За нею толпились дети.

— Сеньоры, — сказал Луис торжественно, — разрешите представить вам мою мать: донья Игнасия де Аргуэлло, урожденная Морага.

Николай Петрович поцеловал руку хозяйке дома и произнес заранее составленное цветистое приветствие, после чего гостям были представлены дети:

— Анна Паула.

— Энрикес.

— Франсиско.

— Хуан.

— Мария Кончита…

Николай Петрович услышал, как его сердце вдруг сделало несколько гулких неровных ударов — так хороша была вторая сестра Луиса. Да и не он один залюбовался девушкой: мичман Давыдов покраснел до ушей и стоял истуканом, а Лангсдорф начал заикаться по-латыни, пытаясь выдавить из себя какой-то комплимент.

Лицо Марии было чистым и нежным, как у матери, только без горьких морщинок увядания; тяжелые ореховые волосы, собранные в простой греческий узел, словно запрокидывали назад ее голову, а темно-синие глаза под длинными и чуть дремотными ресницами казались почти черными.

За завтраком донья Игнасия расспрашивала гостей о путешествии; Николай Петрович охотно отвечал, иногда не без умысла коверкая слова, чтобы позабавить окружающих.

— По дороге сюда, — говорил он, — нам было знамение: над морем вдруг опустилась туча, и к ней поднялся огромный водяной столб. Он был закручен, словно рог барана, и я решил, что это рог изобилия, который ждет нас в Калифорнии, хотя матросы думали иначе. Прав оказался я: щедрая рука нашей хозяйки уже опрокинула этот рог над столом. Я пью здоровье хозяйки!

Польщенная донья Игнасия зарделась, как девочка. Николай Петрович был в ударе. Он удачно изобразил в лицах, какая свирепая рожа бывала у Кабри, когда он смотрел на Робертса, и как король Нукагивы, выпучив глаза, разглядывал себя в зеркале.

Потом разговор зашел о Москве, о Петербурге и, наконец, о русских владениях в Америке. Посуровев, Николай Петрович стал рассказывать о мужестве людей, которые на крохотных суденышках пересекают океан и ведут жизнь, полную смертельного риска.

Мария Кончита не сводила с Резанова глаз. Этот человек казался ей то викингом, который вдруг сошел со страниц ее любимых книг о древних мореплавателях, то таинственным рыцарем сказочного северного королевства с певучим названием Россия. Он не походил ни на одного из ее знакомых мужчин даже внешностью: у него были кудрявые волосы, золотистые, как початок маиса. Он был широкоплеч и очень высок. Даже Луис, которого все считали необыкновенно рослым, едва доставал ему до плеча[78].

После завтрака Николай Петрович заговорил о главной цели своего приезда. Прежде чем отправиться в Монтерей, он хотел бы привести в порядок судно и потому просит позволения остаться здесь на несколько дней.

— Ну разумеется! — вскричал дон Луис, очарованный гостем едва ли не больше, чем его сестра. — Вы можете не спешить. Я нынче же отправлю курьера в Монтерей, чтобы сообщить о вашем прибытии.

Николай Петрович отвесил благодарный поклон. Когда гости, провожаемые всей семьей, вышли во двор, там их уже ждала повозка, доверху нагруженная живой птицей, мукой и корзинами фруктов.

ГЛАВА 27

Наутро Николай Петрович получил от падре Уриа приглашение посетить миссию, которая находилась по ту сторону залива.

Монахи ордена святого Франциска обосновались здесь лет восемь назад. Они разводили скот, сеяли хлеб и маис, звонили в колокола, служили мессы и время от времени с помощью солдат ловили индейцев, которых тут же обращали в веру Христову, попутно делая их рабами.

Стада плодились так, что за ними трудно было углядеть. Спасая поля от потравы, монахи отстреливали скот и… зарывали туши в землю; хлеба здесь вымахивали в рост человека, но зерно гнило на корню, потому что продавать его иностранцам запрещалось законом, а своих покупателей не предвиделось…

В лодку, связанную из тростника, уселись падре Уриа, Резанов с Лангсдорфом и дон Луис. В последнюю минуту на берег прибежала Мария Кончита. Щеки ее от смущения пылали смуглым румянцем, но глаза смотрели дерзко.

— Могу я присоединиться к мужской компании, или это грех? — с лукавой улыбкой спросила она падре Уриа.

— Грех было бы в такую погоду остаться дома, дитя мое, — ласково ответил старик. — Я думал, ты еще спишь, и не решился будить тебя.

День был и впрямь чудесный. Океан сиял на солнце, как исполинское выпуклое око, с удивлением разглядывающее тайны мироздания.