...И грянул гром

Покосившись на окна отошедшего на покой дома, в которых так и не появилось ни одного любопытного лица, Агеев подобрал с коврика ключи, выпавшие из левой руки Чумакова, сунул его пистолет в карман куртки, после чего втащил обмякшие девяносто килограммов живого веса в салон. Убедившись, что старший лейтенант не очухается в ближайшие десять минут, обошел машину спереди, бросил последний взгляд на освещенное окно и сунул ключ в замок зажигания.

Можно было бы, конечно, все это проделать и в тот момент, когда этот гаденыш в форме выбирался из машины, однако в этом случае был свой минус. Во-первых, Чума еще на подходе Агеева мог признать в нем москвича, на котором он зациклился, проводя утренний шмон в гостинице, и вовремя сориентироваться, выхватив табельный пистолет, а во-вторых… Во всем этом присутствовал и чисто психологический момент, который не мог не учитывать умудренный жизнью Агеев. Одно дело допрашивать обезличенного человека, на котором только штаны да тапочки на босу ногу, и совершенно иной расклад, когда ты пытаешься о чем-то договориться с прожженным ментом, в кармане которого увесистая красная ксива, а с ней он чувствует себя едва ли не хозяином жизни. А на голове гербовый кепарь, под коим он ощущает себя как под самой надежной крышей. И если все это слить в одно целое…

Но и это не все. Еще со времен ведения боевых операций в Афганистане у Агеева развилось только разведчику понятное чувство, которое безошибочно подсказывает выбор наиболее приемлемого варианта, и именно благодаря тому, что он всегда мог положиться на это свое чувство, он, видимо, и остался жив.

Выехав со двора «дома у цирка», Агеев не стал рисковать, опасаясь нарваться на гаишников или тех же ментов Центрального округа, которые не могли не знать Чумакова, и свернул в первую же подворотню девятиэтажного вытянутого дома, надеясь приткнуться в более укромном месте. Долго искать не пришлось, он припарковался у дальнего, практически не освещенного торца сгруппировавшихся «ракушек». Разрядил табельный «макаров» и с силой растер щеки и немного приплюснутый нос зашевелившегося Чумакова.

Промычав что-то нечленораздельное, тот открыл глаза, ничего не соображая, приподнял голову, вновь замычал и, сообразив в конце концов, что он лежит, неудобно скрючившись, в своей иномарочке, а не на чужой бабенке, на которую взобрался по глубокой пьяни, он тяжело развернулся и непонимающим взглядом уставился на сидевшего в его же иномарочке незнакомого мужика, который неизвестно почему сидел на его святом месте.

Однако, по мере того как текли секунды, его глаза приобретали все более осмысленное выражение, и, по мере того как он приходил в себя, все шире и шире раздувались ноздри. Окончательное просветление настало в тот момент, когда он узнал наконец-то того мужика из люксового номера гостиницы «Атлант», у которого он проверял документы.

— Ты!.. — с трудом расцепив зубы, выдохнул он.

— Слава тебе господи, оклемался малость, — облегченно вздохнул Агеев, с интересом наблюдая, как Чумаков шарит дрожащими руками по карманам. — А я уж думал, что на вашем погосте одним ментом больше будет. — И закончил на оптимистической ноте: — Ну да ладно, у нас еще все впереди.

Чумаков ненавидящим взглядом уставился на Агеева:

— Пистолет… пистолет где?

— Это тот, которым ты меня хотел к праотцам отправить? Так он у меня.

— Пистолет! — требовательно произнес Чумаков, видимо еще не до конца осознавая, в каком дерьме он оказался.

— Держи, — миролюбиво произнес Агеев, протягивая ему ствол. — Однако предупреждаю сразу: надумаешь махать им, уложу сразу же на месте.

Однако Чумаков его словно не слышал. Схватив пистолет, мгновенно передернул затвор и, только убедившись, что он пуст, как пионерский барабан, матерно выругался и поднял на Агеева полные ненависти глаза:

— Я… я даю тебе две минуты на то, чтобы ты отдал мне ключи, и тогда, возможно, я отпущу тебя.

Он был не только продажным ментом, но и откровенным наглецом, о чем тут же и сообщил ему Агеев.

Чумаков уже задыхался от ненависти и своего унизительного положения:

— Да ты… ты хоть знаешь, на кого ты замахнулся?

— Знаю, — успокоил его Агеев. — А посему слушай сюда. У меня слишком мало времени, чтобы с тобой, козлом, базар здесь разводить, и я буду краток.

В глазах Чумакова, пожалуй, впервые за все то время, что он приходил в себя, промелькнули искорки настороженности, однако он не был бы тем Чумой, каким его знали на Центральном рынке, если бы не процедил сквозь зубы:

— Я тогда еще… в гостинице… тебя, гада, раскусил. И если бы не Шматко, поверивший вашим ксивам, пел бы ты у меня сейчас по-иному.

— Догадываюсь, — кивком подтвердил Агеев. — И именно об этом мы сейчас с тобой и потолкуем.

— Да пошел ты…

Однако резкий удар под ребро заставил Чумакова вскрикнуть от боли, и он задышал учащенно, хватая раскрытым ртом воздух.

— Еще раз нагрубишь, все твои фиксы выбью, — мрачно пообещал Агеев. — И повторяю, у меня времени нет, чтобы с таким дерьмом, как ты, базарить.