...И грянул гром

Его голос, приглушенный натянутой на лицо маской, казался неестественно глухим:

– Комнаты и мансарда зачищены. Вроде бы больше никого.

– Сколько? – спросил Камнев.

– Четверо. Ваш, – и он кивнул головой на боевика, – пятый.

– Потери?

– Обошлось. Правда, какой-то козел умудрился гранату бросить, но слава богу… – И добавил все тем же приглушенным баском: – Видать, не исключали возможности нападения. Готовились по полной программе. Одних только гранат в ящике на мансарде девять штук лежало. Та, которую успели бросить, десятая.

Слушая спецназовца, делал свои выводы и Голованов. Судя по всему, Аслан все еще надеялся, что Похмелкин-младший попытается спасти захваченных москвичей, потому что, оставаясь у Аслана, те представляли для Ника прямую угрозу, и готовился встретить своего врага во всеоружии. Тем самым он попытался бы поставить хотя бы временную точку в вопросе, кто в этом регионе истинный хозяин.

Мысленно просчитав возможные варианты подобного расклада, Голованов еще раз убедился в том, насколько он был прав, когда настаивал на проведении этой операции.

Впрочем, осадил он сам себя, еще не вечер, да и цыплят по осени считают.

– Аслан в доме? – спросил он, обращаясь к спецназовцу.

Тот покосился на своего командира и пожал плечами.

– Точно пока не знаю, эти козлы только кровью харкают да матерятся, но судя по всему… – он кивнул на азербайджанца, подавшего первые признаки жизни, – вот этот и есть ихний командир.

– А почему он?

– Ну как же! Он и орал больше всех, когда мы в дом ворвались, да и спал в отдельной комнате на кровати, тогда как все остальные на полу.

– Наручники! – приказал Камнев и тут же спросил главное: – Еще в доме кто-нибудь есть?

– В мансарде, на чердаке и на первом этаже, кроме этих пятерых, больше никого. Осталось проверить подвал.

– Вход только снаружи?

– Одна дверь снаружи, другая прямо из дома.

И в этот момент послышался громкий окрик из кухни:

– Командир! В подвале труп!

Что почувствовал в эту секунду Голованов, он бы и сам потом не смог объяснить. Поначалу его словно оглушило, зазвенело в ушах – и он, уже не слыша, что кричит ему вдогонку Камнев, бросился на кухню, откуда вела в подвал вторая дверь.

Почти скатился по ступенькам вниз, отшвырнул вставшего было на его пути спецназовца в маске и почти влетел в просторный, облицовочной плиткой уложенный подвал, который освещала тусклая, серая от осевшей грязи лампочка.

У дальней стены, примотанный веревками за руки к двум массивным кольцам на бетонном потолке, с упавшей на грудь головой, висел покойник.

Залитый кровью обнаженный торс и колотые раны на груди не оставляли сомнений.

Чувствуя, как у него самого холодеют руки, Голованов бросился к трупу, рывком приподнял упавшую на грудь голову…

Уже потом, когда он возвращался самолетом в Москву и рядом с ним сидел в кресле еще не пришедший в себя сын Марины Чудецкой, он с внутренней дрожью и каким-то подкожным стыдом вспоминал этот момент…

Он вгляделся в побелевшее, заострившееся лицо и, еще не веря, что это не Димка, а Василий Первенцев, сглотнул подступивший к горлу комок и шагнул к двери.

«Господи!» – молил он Бога.

Ни слова не говоря, подошел к лежавшему на полу боевику, который буквально хлюпал разбитыми губами в луже собственной крови, рывком перевернул его на спину:

– Где второй?

Тот сразу же понял, о чем, вернее, о ком его спрашивает стоявший над ним мужик, однако вместо ответа только выругался матерно, плюнув в Голованова.

Тяжеленный удар ногой заставил его моментально скрючиться, и, когда Голованов занес ногу для второго удара, почти изрыгнул из себя гортанное:

– В сарае!

– Живой?

– Я… я не знаю. В сарае! Уже на выходе из сеней, на пороге дома, Голованова тормознул Дронов:

– Всеволод Михайлович… не спешите.

Не спешите?..

Голованов вдруг почувствовал, как у него что-то оборвалось внутри, и тяжелой жаркой волной в голову ударила кровь. Стало трудно дышать.

– Он… что? И замолчал, шаря взглядом по лицу Дронова.

– Да живой… живой ваш Пианист! – успокоил его Дронов. – Но сейчас… Погодите немного.

Живой!

Тысячи раскаленных молоточков, которые еще за секунду до этого молотили в висках, начали понемногу стихать, и Голованов осознал, что может наконец-то вдохнуть полной грудью.

Живой – и это было главное.

Уже осмысленными глазами уставился на лейтенанта:

– Он что, в сарае?

– Был в сарае. Считайте, что едва дышал. Ребята перетащили в автобус, понемногу приводят в чувство. – И добавил, радостно засмеявшись: – Малость спирта дали хлебнуть, сейчас растирку делают. Так что, когда очухается, ящик коньяку с него.

Голованов тоже хотел бы засмеяться, да не смог. И только произнес негромко:

– Так, может, я… Может, помочь что?

– Не надо, – остановил его Дронов. – Сейчас Сергачев с ним работает.

Однако, заметив, как напрягся Голованов, пояснил:

– Да вы не волнуйтесь, Сергачев с вашим Пианистом сразу же в доверительный контакт вошел.

– Но ведь он же, наверное, думает, что мы – это люди Похмелкина?