И я там был

Через час все тихо и темно у Свиридовых. Николай лежит и трудно, мучительно задремывает. Мысль о Галке то уходит, то возвращается в его еще хмельную лихорадочную память, и когда возвращается, ему так мерзко, что он негромко стонет.

Пожар

Вечером, лунным вечером, когда тянул слабый север, я с удивлением увидел, что от всей длинной крыши столовой подымается пар и снег весь стаял. Никогда раньше не видел я пожара и потому подумал: «Вот натопили!» Но через секунду услышал тревожные голоса: «Бей в рельс людей звать – столовая горит!» – и понял, в чем дело.

Столовая стоит на самом берегу моря, луна, почти безветрие, а огонь сквозь крышу выбивается так, что с краю уже видны перекрытия, как ребра в огне. На голубом лунном снегу густая черная толпа с того края, где пожар; шумно, любопытно, возбужденно. На крыше уже человек десять мужчин, шипит огнетушитель, снизу, из столовского бака, подают ведрами воду наверх. В толпе озабоченно расхаживают парторг, предзавкома, еще какое-то начальство. Разговоры:

– «Наверно, проводка загорелась». – «Да нет, от котла небось». – «Кто сторож? Опять косой?» – «Теперь дадут ему похмелиться». – «Ну, считай, на полмесяца столовая закрыта». – «Тут тушить нечего». – «Ну-ка, иди потуши – “нечего”!» – «Вечно этот рыбкооп горит: прошлый год пекарня, этот год столовая…»

Толпа шевелится и топчется на месте. Прошел предрыбкоопа: «За пожаркой посылали?» – спросил кого-то и исчез, потом опять появился, опять исчез. Заревела сирена, вынырнул красный газик с лестницей и шлангами. Стали с него что-то снимать, разматывать, суетясь и матерясь.

Толпа густеет и топчется. Сверху через берег за море валит плотный горизонтальный столб дыма, неугомонно трещит огонь, и жалкие выплески воды в расходящееся пламя, кажется, еще больше распаляют его. Толпа топчется по-прежнему, в ней видно жадное любопытство и готовность что-то делать, но на узкой крыше и без того кучно, и толпа бездействует с достоинством: скажут, что делать, – помогу, не скажут – пускай хоть все сгорит, мне не жалко… У пожарников не клеится ни черта. Молчаливо носится рыбонасосник один, Иван, он всегда умеет быстро налаживать заевшие насосы.

Внезапно слышится глуховатый голос, сердитый, отчаянный: «Ну, что стоите, рты поразевали? Марш за ведрами, ведра тащите, работайте, глазеть пришли? Это вам театр? Бегом за ведрами, черт бы вас драл!» – это относилось ко всей толпе. С той стороны, откуда кричал он, посыпался народ, по очистившемуся пространству, на толпу, быстро шел сам Долгов, директор комбината. Молодежь весело, бабы строптиво, мужики солидно – все бежали от его справедливого, полуматерного, бешеного крика, бежали за ведрами.

Когда я вернулся, у столовой была уже не толпа, а необходимая кучка наблюдателей, не нашедших таки себе применения. А от столовой к морю тянулась по мерцающему ледяному склону густая черная цепь людей, торопливо передававших ведра, тазы, кастрюли в самый дым, где кто-то азартно вертелся, размахиваясь и выплескивая воду. Вместе с пацанятами я принялся перекидывать по льду пустую посуду к морю, к голове цепи. Мимо меня время от времени важно шагал некий дядя с собственным огромным баком. Он сам приходил к морю, сам набирал бак и сам выносил его по скользкому льду на берег и подавал его наверх. Пустые ведра нам сбрасывали с бугра, и мы волчком пускали их по льду. «Побьете же! – заорал сверху Долгов. – По цепи передавайте!» – и мы тут же встали в обратную параллельную цепь, словно уже были к этому готовы – только приказать некому было.

Наконец принесли и опустили в море механический насос, и, постреляв, он затарахтел непрерывно, плоская кишка шланга округлилась, вода пошла, и вскоре от столовой закричали: «Хорош! Воды больше не надо!» – и обе цепи рассыпались и полезли досматривать пожар и подбирать свои ведра. Змея шланга поднималась на крышу, но из-за дыма ничего не было видать. Ясно было только, что с пожаром кончено и столовая уцелеет. И можно спокойно топать домой.

Дома ждали меня с выпивкой Юрка и Санька. Юрка был на пожаре, Санька пришел, посмотрел – и пошел себе дальше.

– Да хоть бы она сгорела вся, мне пофую, – с беспечной злостью сказал Саня. – Я как шел мимо, так и почапал до дому. Кто-то проморгал, а я туши.

– Ну а у меня бы загорелось, у Иваныча или еще у кого, хоть бы и незнакомого?

– Тут другое дело, – сказал Саня уверенно, – тут совсем другое дело.

Юрка сказал:

– И чего рыбкооп чесался? Сказали бы парням: ящик коньяку! – в три секунды потушили бы.

– И пускай бы сгорела, – сказал Саня. – Нечего клопа давить.

– Скажи, за что эти пожарники гроши получают? – сказал Юрка. – Прошлый год горела больница, Иваныч как упирался, пока роба на нем колом не встала. Фули, зима, колотун был страшенный. А премию – пожарникам. За что? Пожарка как приехала, так и заело у них. Она всегда, как приедет, так и заест. Пока насос заработает, уже или сгорит все, или потушат. Вот сегодня: если б не Иван-рыбонасосник, хрен бы она заработала.