И хлебом испытаний…

— Ну, зачем тебе деньги? Пьешь ты редко, за бабами не бегаешь, а на книги и машину, на свои потребности ты всегда заработаешь, потому что здоров и пока силен и есть руки. Заработать у нас легко, если только это ставить целью, — он смотрел на меня пристально, задорно и слегка печально.

— Тебя послушать, так я — образец умеренности, — признаться, несколько обескураженный, отозвался я. Никогда не думал, что Буська воспринимает меня таким скромным и благополучным, тускло-посредственным.

— Пожалуй, — охотно и даже не без торжества согласился он, улыбаясь.

— Вот уж не думал, что произвожу такое впечатление, тем более на тебя.

— Это и плохо. Самооценка редко совпадает с мнением окружающих, а у тебя между ними километры. — Буська вдруг умолк и потом сказал изменившимся тихим голосом, так, как будто разговаривал с больным или ребенком: — Ты не обижайся, Алеша, я никогда никого не учил жить… Но раз уж зашел такой разговор, то по давности знакомства могу я позволить себе говорить все, что думаю? — Он мельком взглянул на меня, опустил голову и задумчиво потеребил свою бородку.

— Ну, что за вопрос. Если ты или Кирка не скажете мне правду, то кто же тогда? — ответил я совершенно искренне.

— Кирка не скажет, — задумчиво отозвался Буська, — потому что он умный и деликатный человек, да вдобавок еще с комплексами… Да ты и сам знаешь, наверное. — Буська внимательно и серьезно посмотрел на меня.

Было до дрожи любопытно услышать мнение о себе, и, чтобы разговор не уклонился в сторону, я согласно кивнул с миной заговорщика, хотя и не очень понимал, что он имеет в виду, говоря о Киркиных комплексах.

Наступила неутомительная пауза, в которой особенно уютен был треск догорающих головне в камине, их тускло-оранжевое свечение и редкие язычки голубоватого пламени, вспыхивающие над этой горкой раскаленной меди. Воспользовавшись моментом, я налил себе и Буське и закурил сигарету, искоса наблюдая за сменой выражений на лице старого друга. Кажется, пробили четверть часы на камине. Из окна в комнату вплывал еще разреженный сиреневый сумрак и драпировал углы и полки с книгами.

Буська, теребя бородку, смотрел в камин, и оранжевые бусинки светились у него в зрачках… Есть категория людей, которым и без доказательств ясно, что параллельные прямые обязательно пересекутся где-то в пространстве и все начала и концы сходятся в одной точке. Буська был такой.

Я понял в ту минуту, что для Буськи жизнь — это прекрасный и слаженный механизм, с конструктором которого он просто незнаком лично, но видит и верит, что этому механизму присуща изначальная рациональность.

И я позавидовал, умилился и немного испугался за него, за тот простодушный и упрямый огонек в его глазах.

— Ну, скажи вот, — вдруг жестко спросил Буська, — от тебя тепло хоть одному человеку на свете?

— А какая разница? Мне и самому здесь не жарко, — ответил я не слишком откровенно.

— Вот то-то и оно, — усмехнулся Буська печально и взял рюмку. — Ты никак не можешь примириться с собственной ординарностью и все время ждешь, что жизнь изменится, ты станешь другим, разгадаешь какой-то секрет. Ты и к жизни относишься как фетишист. А жизнь — совсем не секрет, жизнь — это искусство. Из всех искусств важнейшее — это искусство жить, — тон его был торжествен и назидателен, как у проповедника.

— Ну и что? — вяло спросил я.

— Да ничего, Алеша. Просто жизнь нельзя отложить до лучших времен. Жить надо каждую секунду.

— Я живу сию секунду. Вот сижу, курю.

— Я уже спросил — кому от этого легче, тебе, другим? Наташе легче?

— Да при чем тут Наташа? — с легкой досадой спросил я.

— Что, ты действительно слепой или притворяешься? — хитро прищурившись, он уставился на меня.

— Послушай, Буся, я никому не обязан и никого не могу сделать счастливым.

— Хорошо ли это?

— Плохо, хорошо… не знаю, но не могу. Нужно ли судить человека за то, что он рыжий?

— Что? Рыжий? Ты совсем не рыжий, но хочешь быть блондином двухметрового роста, — он хлебнул из рюмки и сморщился.

— Если бы я знал, кем хочу быть! — вырвалось у меня тогда.

— Вот-вот! — обрадованно подхватил Буська. — Быть героем, музыкантом, бандитом с большой дороги на худой конец. А вот быть обыкновенным человеком и радоваться жизни, и чтоб другим было хорошо — для этого нужно настоящее мужество и добрым нужно быть.

— А мужество зачем? — спросил я, и самого передернуло от насмешливого превосходства.

— А как иначе признаться себе, что ты обыкновенный человек, что ты один из многих?

Я одним глотком выпил свою рюмку я притворно скривился, чтобы скрыть замешательство. Кажется, Буська попал в самую точку.

— Продолжай, я слушаю, — сказал я беззаботным тоном и глубоко затянулся сигаретой.