И хватит про любовь

Ив в самом деле писатель, хотя бы потому, что постыдился бы написать “испепелять взглядом” или “без памяти влюбленный”. Хотя “свинцовый сон” или “наспех нацарапать” – иногда проскальзывают. Найдя такие клише в уже опубликованном тексте, он ужасно расстраивается. Еще он часто ставит ненужные запятые и потом безжалостно их искореняет. Он слишком начитан, чтобы не знать, что писать хорошо значит писать плохо, как кто-то когда-то сказал. Ему хотелось бы, чтобы каждая фраза вылетала сама собой, удивляя его самого, и чтобы удивление никогда не притуплялось. Его бесит, когда, перечитывая текст, он натыкается на свои затверженные приемы. Тогда он вычеркивает красивые созвучия, элегантные обороты, изгоняет изысканные плеоназмы, разрушает плавный трехсложный метр, к которому бессознательно скатывается. Иной раз от первоначального варианта не остается ничего, кроме голого костяка. Так Джакометти, чтобы уловить суть жизни, без конца стирал лишнюю глину с железной нити. Ив старается вымостить реальность словами, как двор – плиткой, но непокорная трава пробивается там и сям. Всегда находится что стереть, переделать. Он вечно ищет чудо, совершенство, но находит его только у других. И что-то уже не уверен, в самом ли деле неудовлетворенность – признак настоящего художника.

Краткую встречу с Анной Штейн он решил описать в тот же вечер. Ведь так просто: на вечеринке, куда он забрел мимоходом, молодая женщина говорит о запрете инцеста, о Французской революции, Фрейде и законе. Он подходит и слушает. Она ему сразу же нравится. Некоторые гости идут ужинать, она в том числе. Он идет с ними, вслед за ней. А она все говорит: о детстве, о болезни, о смерти – и привлекает его еще больше. Так просто. Но как рассказать о зарождении любви – извечный вопрос. “Извечный вопрос” – это уже клише.

Однако он не отказался. Сначала – и очень долго – спотыкался на каждом слове, на каждой фразе. А когда наконец покрылась буквами вся страница, под его пальцами стало складываться нечто поэтическое, музыкальное, с ясным ритмом, он обращался к ней в стихах и говорил ей “ты”. Это его не удивило. Ток формы подхватил его.

Тома и Ив

Тома Ле Галю хочется побольше узнать о Луизе Блюм, побольше и поскорее. Едва закрыв дверь своего кабинета за пациентом, он набирает номер приятеля, который пригласил его на ужин у Сами, еще раз благодарит. И как бы между прочим спрашивает о Луизе. Притворство, видимо, не удалось. Приятель хитро смеется:

– Ты запал на жену Ромена Видаля?

Тома не отрицает, но меняет тему. Что-то он слышал про Ромена Видаля. Несколько кликов – и он знает о муже Луизы Блюм почти все: доктор наук, биолог и лингвист, знаменитый ученый, хороший популяризатор, более двухсот тысяч упоминаний в интернете. Тома ставит в поиск собственное имя – в десять раз меньше, нечем похвастаться. Притом что есть еще другие Тома Ле Гали: например, аптекарь в Сен-Мало или директор начальной школы в Квебеке… Ну-ка, а сколько раз Ив Жанвье? Тридцать пять тысяч. Тома выключает компьютер и уходит из кабинета.

В книжном на площади Контрэскарп лежит стопка “Трилистника о двух лепестках” Ива Жанвье. Тома спрашивает продавца о книге и слышит неуверенное: “Неплохая вещь”, – ясно, что тот понятия о ней не имеет. Тома покупает книгу. На улице солнце, еще тепло, так что он выбирает столик в открытом кафе на улице Муффтар, у фонтана, садится и заказывает кофе.

Жанвье с оборота обложки глядит в объектив без улыбки. Лицо пухловатое, но длинные вертикальные морщины на щеках и на лбу делают его жестче. Волосы светлые, редеющие спереди. Вид суровый и трогательный одновременно. Тома никогда не сказал бы, что Анне такие по вкусу.

“Трилистник о двух лепестках” далек от русского романа. В нем едва наберется и сотня страниц, это скорее динамичная повесть из двенадцати коротких глав. Всего и чтения на час. Анна Штейн верно изложила сюжет: герою под нескончаемым кельтским дождем пришлось столкнуться с холодностью юной любовницы и тупой враждебностью прокатной “тойоты”. Лакомая строгость, изящная экономия средств, языковые находки. Солнце ли затянувшегося лета действует на Тома или сладкая горечь кофе? Но в этой легкой книжице он ощущает что-то дружественное. Если Луиза – сестра Анны, то Ив, как кажется Тома, мог бы быть его братом. Их, конечно же, разделяет Анна. Но интерес к Иву – не такое уж вторжение. Лакан не стеснялся входить в контакт с супругами и даже матерями своих пациентов. А это нарушение похлеще. Хотя пример – еще не аргумент.

Тома снял очки. Вот уже несколько лет он с ними неразлучен. Философия приучает нас к мысли о смерти, а дальнозоркость каждый день ей в этом помогает. Тома рассматривает тонкую черепаховую оправу, блики от линз, невольно щурится.

Он встает и на миг замирает, глядя на искрящиеся струйки фонтана. Звонит мобильник, на экране вспыхивает имя его давней подруги, с которой до сих пор он иногда не прочь провести вечер в ласковой близости. У них “пряная дружба” – так они называют свои отношения. Все лучше, чем “пресная любовь”. Он отвечает на звонок.