И коей мерой меряете. Часть 2. Ангелина

Геля проснулась от резкого звонка в дверь. Вернее, она не проснулась, а долго-долго выныривала из тягучего сладкого дурмана, похожего на вишнево-шоколадный кисель и никак не могла вынырнуть. Последнее время она странно чувствовала себя, появилась какая-то тяжесть в теле, сонливость. Правда, она гнала от себя сомнения, ведь поспать она любила и раньше.

– Вовка опять в аэропорту… какое воскресенье уж. Не работа -..опа. Еще закрытия эти под водяру… что-то менять надо…

Эти тягучие мысли навевали тоску, и Геля, стряхнула их, усилием воли заставив себя проснуться, натянула шелковый халатик, противно зацепившийся за заскорузлый от вчерашнего мытья окон палец, и пошлепала в прихожую открывать.

– И какой баран так звонит? Рань, блин, Ирка спит, кой веки. Сейчас прибежит, запищит – «Я наспалась».

– Нуууу, сеструха, ты капиталистка. Тебя раскулачивать надо со всей пролетарской ненавистью. Ишь, трюма поразвела со шкапьями.

– Борька! Гад! Сто лет тебя не видела, паразита. А красивый, господи.

На пороге, в облаке резкого и незнакомого одеколона стоял Борька. Шикарный костюм после привычного кителя смотрелся на нем потрясающе, идеальные усы, прищур смешливых глаз. Красив он был, как бог.

– Примешь, что ли? На пару недель, учиться приехал. Повышать кволификацу. А, сестричка?

Он схватил Гелю в охапку, попробовал оторвать, но запыхался и выпустил.

– Ты справная стала, прям не охватишь. Вовка кормит на убой, что ли? До центнЕра?

Геля поискала глазами – чем бы запустить потяжелее, но в идеально вылизанной прихожей подходящего не нашлось. Тогда она из всей силы ткнула брата кулаком в бок, и пока он шипел и ойкал, нашла тапки.

– Давай, залазь. Вот Вовке радость, теперь неделю не просохнете.

– А то!

Борька, вздернув рукава идеально белой рубашки, с видом доброго волшебника, щелкнул замками новенького пупырчатого портфеля и выудил три бутылки водки и огромную тарань.

– Рыба, бляха, все бумаги провоняла, завтра преподователю вместе с ними пиво придется купить, а то зачет не сдам.

Борька расстегнул пиджак, сел на диван, поддернув брюки с такой стрелкой, что можно было обрезаться об её остриё, развалился, откинувшись, прикрыл глаза.

– Кофейку бы. Небось нет, кура?

– Треснешь, чаем обойдешься. С сухариками.

– Ага. А колбаски, жада?

– Треснешь, говорю.

В дверь опять позвонили, но уже тихонько, два аккуратных звоночка с небольшим перерывом. Верка!

– У меня сегодня аншлаг, блин. Народ косяком идет.

Влетела Верка, румяная, пышная, в легких трениках и обтягивающей маечке, подчеркнувших все, что можно и что нельзя. Втолкнула сонную Оксанку, блеснула здоровенными золотыми сережками, улыбнулась белозубо.

– Я на часок, как всегда. Пару кружков вокруг леска сделаю и заберу её. А чо, Ирка спит?

И тут споткнулась, налетев на оцениваюший Борькин взгляд, как лошадь на препятствие.

– Ой! – голос Верки сразу изменился, стал тягучим, она повернулась к лесу передом, выпятив немаленькую грудь, – А кто это?

– Конь в пальто! Борька, не видишь? Приходите вечерком с Толиком, посидим. Я и Любу приглашу.

– А Толик в деревню уехал, картошку сажать, – Верка аж изогнулась, как береза под ураганом, принимая залпы из Борькиных нагловатых зрачков, – A я приду… – она медленно, покачиваясь всем телом, пошла к дверям, – С дочкой…

Геля проводила глазами резко изменившуюся фигуру с крутой грудью и поджатой донельзя попой.

– Кхм. Угу. Оксанку не забудь, смотри.

Захлопнув дверь, Геля внимательно посмотрела на брата.

– Ничо, козка, в теле, – Усмехнулся Борис, пряча ухмылку. Эту маслянистость хитрого прищура, нельзя было спутать ни с чем.

– Смотри Борь. Я тебе сама башку оторву, если что.

– Та лааадно…

…

Последние приготовления к завтрашнему празднику Геля заканчивала сама. Темная, гулкая, пустая школа – она обожала такие часы, когда в коридорах тускло светились редкие лампы, а стук каблучков отдавался в просторах рекреаций звонко и странно. Ей тогда казалось, что портреты со стен тоже начинали светиться неверным отраженным светом, и глаза писателей и поэтов оживали. Они явно следили за Гелей, переводя взгляд и от этого у нее по спине пробегали мурашки. Но было не страшно, а как-то чудесно, трепетно.

Володя ругал Гелю за такие «оставания», как говорила Ирка, но Геля все равно оставалась.

Бросив последний взгляд на класс, внимательно оглядев кулич, который торжественно поставили на рушник, присланный с Борькой от бабы Пелагеи, гору крашенных луком яиц и веселую свору цыплят и зайчиков, сделанных из всего, что можно только себе представить, Геля присела. Она любовалась тонким вишневым деревцем, которое было нереально красивым. Деревце даже не рубили специально, его нашли в ворохе срубленных в старых садах веток, установили в большую старую керамическую вазу, совершенно преобразившуюся от блестящей масляной краски. Вишенку украсили яйцами, почти прозрачными, белоснежными, настоящими, из которых выдули желток-белок и разрисовали тоненько серебряной краской. А на самой вершинке завязали огромный белый бант. Геля хотела крест, но не знала, можно ли так, спросить было особо некого и она не рискнула.