И коей мерой меряете. Часть 3. Ирка

«Вот-вот», -думала я, злобно кусая губы, – «Не послушалась – получи! Теперь весь месяц будешь смотреть на это дерьмо. Она с него не слезет, это точно. Ни-ког-да!! Так и будет сидеть, как белка на ёлке.

«Мы, вот чего…", – резковатый Ленкин голосок был таким звонким, что саданул по ушам, и от неожиданности я вздрогнула, – «Приедем, темную ей сделаем, чтоб запомнила. Я такую умеееююю, век помнить будет».

Я обернулась и, сдерживая слезы, посмотрела сквозь мутную пелену на Ленкино лисичье личико. Она всегда делала как-то так, что с меня шелухой слетала всякая гадость и мне снова хотелось жить.

«Жалко ворота дёгтем нельзя…", – я мечтательно полистала в мыслях странички седого классика.

Ленка классическую литературу не помнила, но поддержала:

«А чо, нельзя-то? Еще как можно… Эх, ворот вот тока нет… Слушай! Мы ей чемодан намажем. Где бы деготь взять?»

Мне вдруг стало так смешно, что я прыснула. Ленка обалдело посмотрела на меня, тоже прыснула и мы захохотали, как две дуры.

Автобус притормозил у небольшого светлого здания, похожего на старую школу. Водитель выгрузил нас на гладкую цементную площадку, выметенную до блеска, развернул машину и, притормозив на секунду, высунулся из окна и помахал рукой, весело присвистнув:

– Эй, студиозы! Давайте, про бабочек учите хорошо. А то страна без бабочек совсем рухнет. И не трах… много. Меру знайте.

Он бросил, конечно более крепкое словцо, от которого у меня загорелись уши и кровь прилила к щекам.

«Вот сволочь…", – томная, как египтская пирамида, Надень, обладательница раскосых узких глаз неземной красоты и пухлого рта розовой гузкой, сплюнула вслед взбрыкнувшему задними колесами траспорту, поднявшему легкий пыльный бурунчик, – «Сам ведь… с преподницей физвозников. И ничо так, меры не знает!»

Мне все эти тайны двора были не интересны. А вот куда потащил свой рюкзак Сергей, захватив по дороге поганый Светкин чемоданище, было интересно очень. И я, подхватив Ленку, зазевавшуюся на статного армянина из соседней группы, потащила ее вверх по лестнице вслед за удаляющейся сладкой парочкой.

***

Жизнь на биостанции закружила нас хороводом. Это было какое-то потустороннее существование, непривычное, здоровское, никак не вязавшееся с обычным студенческим московским бытом. В Крюковском лесу расположилась база, странным образом, но очень естественно растворившая в себе очень разный люд. Там прекрасно себя чувствовали высоконаучные преподы, самым младшим из которых был коне-подобный ботаник Николя, кандидат наук и жуткая зануда, а старшим – профессор К*, именитый зоолог, выпустивший не один десяток книг. И мы, безмозглые первокурсники, шарахающиеся, как напуганные коты от одного вида ванночек для препарирования лягушек, тоже были своими. Здесь все подчинялось совсем не тем, привычным, институтским законам. День начинался рано, в шесть, с завтрака в стеклянной, похожей на старинную, пронизанную солнцем оранжерею столовой. Там, внутри расставили длинные дощатые столы-полати и узкие, качающиеся лавки. Заправлял всем Арсен, именно тот армянин, на которого положила глаз хитрая Ленка. Под руководством своей мамы, огромной, толстой, черной, но почему-то очень уютной при своей устрашающей внешности, и с помощью сестры Анели – тоже черной, но нежной и хрупкой, как фарфоровая статуэтка, они творили чудеса кулинарии. Такие, что постепенно я почувствовала, что моя задница неуклонно увеличивается, и скоро начнет мешать при ходьбе, откидывая бедное тулово назад.

После завтрака были занятия в лабораториях. Старинные, видевшие, наверное Дарвина, наши лаборатории хранили немало тайн. Там происходили не занятия, там творились действа. А самым ненавистным для меня действом было обездвиживание лягушки. Воткнуть между позвонками бедняги, к тому времени еле дрыгавшей лапами и выпучившей от ужаса глаза, толстую иглу, пошебуршить острием в спинном мозге, а потом аккуратно перевести иголку в лягушачью башку, было для меня абсолютно невозможным, и я каждый раз просила помощи у ассистентки. Ленка, лихо расправлявшаяся с лягушками тоже помогала, но однажды прошипела мне смеющимся шепотком:

– Что ты, как дура, в самом деле. Иди, Серегу попроси. Он каждый раз от лягух увиливает, не знаю как ему удается. А тут ты его припрешь. Посмотрим, как он вывернется. Джентельмен ведь, итить его.

Я посмотрела в Ленкины глазищи и подумала:

– А ведь правда. И причина вроде будет подойти. Не все ж я ему буду бабочек рисовать. Пусть и он…

Внутри сразу стало холодно, загорелись щеки, руки повлажнели так, что ванночка стала казаться скользкой и норовила выпрыгнуть на деревянный пол. Но я собрала себя в кучу, вытащила из банки самую толстую лягуху и поплелась в дальний угол лаборатории, где Сергей с Надень приклеивали сушеных мух на альбомный лист, встраивая их по ранжиру, при этом очень старательно высунув языки.

– Тебе чего, боль моя?

Сергей смотрел насмешливо, но ласково. Он не пилил сук, на котором сидит, потому что жизнь, она круглая, и кто знает, каких бабочек, или не да бог птичек, блаженный профессор завтра заставит его рисовать в альбоме.