«…и компания»

Когда я уехал из Франции, я был не особенно высокого мнения о дяде Ипполите; я думал: вот человек, для которого существуют только факты, причем факты из его собственной жизни. Но со временем, когда я нагляделся на людей такого типа, я понял: факты для него лишь видимость. И действительно, его стихией были не просто факты, он превращал их сначала в идеи и лишь после этого начинал действовать, прямолинейно, как настоящий идеалист. Он изготовлял сукно, — но как истый знаток Кабалы[50], а не как ткач. А это, милый мой Луи, большая разница и признак большой силы. Он совершил нечто куда более трудное, чем без хлопот осуществить известный идеал: университет, британская энциклопедия, комфорт; своего идеала он достиг не как те, что движутся к цели, лакомясь апельсинами, раскинувшись на сиденье в теплом купе пульмановского вагона, переваливающего через Скалистые горы. Но лишь только Ипполит умер — вы продали шпагу, дабы позолотить ножны.

Луи принадлежал к числу тех собеседников, которые не считают нужным заявлять вслух, что теперь-то они наконец поняли, о чем идет речь. Он решил, что его собственные соображения куда менее интересны, чем слова Вениамина, и поэтому молча продолжал идти вперед; Вениамина, по-видимому, это привело в восторг:

— Я вовсе не намерен делать вас глупее, чем вы есть на самом деле. Вы меня прекрасно поняли. Однако разрешите добавить две-три мысли для собственного моего удовольствия. Здесь у вас старая и прекрасная страна, где люди кое-как перебиваются остатками былого величия. Эти люди, — вы меня понимаете, — сыновья приказчиков или крестьян, которые вообразили себя силой, уходящей корнями в глубь прошлого, на том лишь основании, что приобрели гектар барского парка или крыло графского замка, и заставляют за мизерную плату работать своих батраков. Трудность была не в том, чтобы их обскакать, а в том, чтобы, обскакав, остаться самим собой и не стать просто богачом, подобно всем выскочкам мира. Тот, кто был на земле первым рабочим и первым аристократом, тому недозволительно скатываться вниз. У здешних буржуа есть нечто, чего не имеете вы, — привычка жить среди людей своей цивилизации (старой и прекрасной цивилизации!), своя религия, обычаи, язык; и поэтому рядом с ними вы будете лжебуржуа, полубуржуа, достойные смеха, — и они вправе над вами издеваться, а вы не можете не стыдиться.

Вениамин расхохотался:

— Сейчас я по этому поводу вспомнил свою вчерашнюю шутку, которую я учинил в конторе и гордиться которой особенно нечего, милый дружок; в том случае, если все, что я здесь наговорил, вас смутит и вы хотя бы чуточку умалите ваше уважение к отцу и матери, — позабудьте мои слова. Однако надеюсь, что это не так. Чти отца и мать свою. Чти имя Зимлеров. Но сейчас речь идет не о том, чтобы чтить, а о том, чтобы спасать.

Конечно, вы понимаете, что напечатано на ваших фирменных бланках. Две формулы, две силы: сначала Зимлер, — прекрасно; а затем — и компания. Вначале же Зимлер, один, как господь бог, а потом Зимлер разросся и, почувствовав, как господь бог, свое одиночество, сотворил компанию, как бог сотворил мир. Тогда в свою очередь разрослась и компания. И произошло с Зимлерами то, что происходит с любым основателем торгового дела, — дело съедает человека. Компания съедает Зимлеров. И если вы не будете глядеть в оба, ничего больше от Зимлеров не останется. Понятно? Ничего!

Луи остановился и взглянул на Вениамина:

— Прошу вас, объясните мне, пожалуйста, что вы понимаете под компанией?

— Что ж, ваше любопытство должно быть удовлетворено. Два человека ценой огромный усилий и стараний складывают кучу камней. Куча становится все выше, перерастает их, возвышается над ними, преграждает им выход. И так как у них нет иной цели, кроме возведения громадной кучи — так сказать кучи ради кучи, — они не желают терять зря времени ни на выбор камней, ни на обтеску, ни на цементирование. До того не желают, что в какой-то момент подымается ветер, и сооружение начинает шататься. Они бросаются на помощь, подпирают его. Как быть? Ветер разгулялся вовсю. Если они оставят кучу, они и шагу не успеют сделать, как вся эта махина рухнет им на голову. И они подпирают, подпирают и думают: какая их ждет смерть — погребет ли их каменная лавина, или умрут они возле своей кучи от истощения и усталости?

Черт побери! Да ваш вопрос совсем меня взбудоражил. Я, кажется, даже сочинил притчу. Мы в муках родим нечто более сильное, чем мы сами. Куча — это и есть мое нечто; но не только это, сюда относится многое другое, о чем за делами забываешь, а именно — рабочие, жены рабочих, дети рабочих, родня рабочих, их квартирохозяева, их кабатчики, их ростовщики, а далее: железные дороги, корабли, машинисты, матросы, шахтеры, — вот что это, дружок.

Вениамин порылся в кармане, вытащил монету и подбросил ее на ладони.

— Вот она, ваша компания.

И добавил самоуверенным тоном:

— Моя притча по существу отражает всю историю современного общества.

— Веселенькая история. А где же выход?