«…и компания»

— Так вот, господин Булинье, нравится ли вам это или нет, но мои сыновья были и останутся фабрикантами, как я, как мой брат, как мой покойный отец, как мой покойный дед и как будут, с божьей помощью, мои внуки и правнуки. Мой дед Мойша Герц Зимлер, был тамбурмажором[26] в гвардии императора Наполеона. Он участвовал во всех его походах, отступал из России, сражался при Ватерлоо[27]. Домой он вернулся с орденом и с двенадцатью тысячами франков капитала… Он основал первую в Бушендорфе суконную фабрику. Дело его, по милости божьей, процветало, и сын его оставил мне и брату Миртилю фабрику. Я работал на ней с двенадцати лет. Мои сыновья выучились в Бушендорфе всему, чему там можно выучиться, и с пятнадцати лет тоже стали работать на фабрике. Когда началась война, у нас имелось сто сорок три тысячи франков, господин Булинье, — я нарочно сообщаю вам точную цифру, чтобы вы могли передать ее вашим друзьям. Это составляет восемь тысяч ливров ренты. С этими деньгами, как вы говорите, можно жить в Бушендорфе по-царски. Но нам не хочется, господин Булинье, жить по-царски в таком захолустье, как Бушендорф. Это царство нам не подходит. На свете есть более интересные дела, но наш долг — сохранить предприятие, которое доверил нам отец, мы хотим иметь в жизни какую-то цель. Мой внук учится здесь в лицее. И он все-таки будет фабрикантом, а не сборщиком налогов или канцелярским чиновником. И он каждый день будет рисковать и своим состоянием и состоянием своих детей и, уж простите, господин Булинье, даже вашим доверием. Но он продолжит наше дело и возьмет на себя весь риск, как поступали всегда мы. А если судьба ему улыбнется — ну что ж, тогда увидим, господин Булинье.

Но торговец шерстью был слишком навеселе и пропустил мимо ушей обидные намеки.

— И вы ничего не боитесь?

— Ничего, господин Булинье.

— Ни риску… ни… А, предположим, снова будет война? Что ж, снова начнете все сначала?

— Да, снова начнем все сначала. А если нужно будет, так начнем и в третий раз.

— Ну это черт знает что такое, — заключил Булинье, рассмеявшись самым невежливым образом. — Когда я встречаю таких, простите за откровенность, шутников, как вы, я вдвойне радуюсь, что мои дети не коммерсанты. Бегу поделиться с… друзьями. Ваш покорный слуга, господа! Приятной прогулки, всего хорошего! Хм-хм!

Хмыкнув еще раз, господин Булинье удалился, а Ипполит пустил ему в след одно из тех эльзасских выражений, которые навсегда припечатывают человека со всеми его качествами.

Дело было, конечно, не в похвальбе торговца шерстью. Зимлеры скорее дали бы себя четвертовать, чем скрыли хоть сантим из своих доходов. К тому же по городу ходил слушок, что при подведении балансов «Торгового дома Зимлера» господин Булинье оказался в числе должников, и притом на довольно значительную сумму.

Что касается напыщенной тирады Ипполита и поистине царственной манеры противоречить самому себе, то один лишь Миртиль был способен заметить эту непоследовательность, и он ее прекрасно видел.

Вслед за пристанью Сен-Жиль, где у причалов спали пузатые шаланды, шел переулок Сент-Радегонд, потом показался черный пролет бульвара Гран-Серф. Две-три лавчонки, глухие фабричные стены, узкие улицы, кругом ни души. Ноябрьский ветер вырывался из-за угла, гудя, как органные трубы.

Зимлеры шагали согнувшись, придерживая цилиндры. Ветер трепал их панталоны, как флаги.

— Стой! — внезапно воскликнул Миртиль.

Какое-то черное пятно, чернее ночного мрака, проплыло у них перед глазами. Оно возникло где-то невысоко над землей, и Зимлеры узнали даже в темноте знакомое строение. Они сделали еще несколько шагов. Издалека потянуло терпким запахом, — так порыв ветра доносит отдаленные раскаты грома. К запаху горящей сажи примешивались неуловимые испарения, которые рождает распад материи.

Горела небольшая пристройка при фабрике Лефомбера, где помещались конюшня и сеновал. Рядом находился склад горючего и красителей. Конюх, очевидно, по случаю воскресного дня, загулял в городе.

Затаив дыхание, Зимлеры вглядывались и вслушивались, — но не столько в то, что предстало перед ними, сколько в то, что происходило в них самих.

Неподалеку бакалейщик запирал свою лавку. Вместе с грохотом последней захлопнувшейся ставни потух свет, падавший из ее окон. Зимлеры были одни. Клубы дыма медленно сгущались. Шквал с воем подхватывал их и уносил куда-то вдаль. Тогда, не обменявшись ни словом, братья двинулись в путь и пошли домой все тем же ровным, размеренным шагом.

При свете керосиновой лампы Сара и Гермина что-то шили. Тетя Бабетта дремала над книгой. В полумраке перед камином сидел, скрючившись, хромой, погруженный в какие-то свои мысли. Гийом ходил по комнате, теребя, по обыкновению, усы.

Сара отложила работу и взглянула на мужа спокойным взглядом темных глаз. Гермина печально вздохнула. Тетя Бабетта проснулась. Один дядя Блюм не пошевелился. Старшие Зимлеры подсели к столу; перед их холодной замкнутостью отступил даже этот вечерний покой.